Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для меня музыка является и пространством, и транспортом. Она также является медициной, развлечением, регулятором состояния души, психостимулирующим средством, когда ты можешь уйти в депрессию или выйти из нее. При этом музыка тактична. Обычно в современном мире она часто входит в тебя как бы случайно. И у тебя часто есть такое устройство, с которым ты можешь узнать, что это за музыка проносится мимо тебя, подмигивает тебе, как бывало, когда ты проносился мимо симпатичной девушки, симпатичного мужчины, переглядывался и думал, как же тебе успеть обменяться с человеком номерами телефонов. Теперь ты можешь обменяться. Ты просто включаешь гаджет, и какое-нибудь приложение рассказывает тебе, что именно ты слышишь, и у тебя уже есть эта музыка, она к тебе приходит. Весь объем существующей музыки как бы расположился вокруг нас и внутри. И, в общем, это значит, что мы живем в потенциальном счастье. Хотя положено нам жить в страдании. Но даже в нем жить так, чтобы оно было полезно, чтобы оно что-то развивало в нас, тоже можно при помощи музыки как транспорта и пространства.
Беды, войны и катастрофы происходят как раз тогда, когда ты нарушаешь свои отношения с другими пространствами, даже если ты можешь при этом наиграть на рояле «Чижика-пыжика» или, скажем, «Подмосковные вечера». Страна, которая последние двадцать — тридцать лет жила под звуки радио «Шансон», и они неслись из каждой машины, это страна, в которой «Мурка», «Владимирский централ» и «Чижик-пыжик» стали основным музыкальным фоном для человеческого сознания. Ведь что такое блатной шансон из каждой машины? Это статистика сидевших и тех, кто их охранял, размножался, кого постепенно становилось больше. Бывает потрясающий шансон, но все же это соответствующие тексты, и к ним — мелодии. Не музыка, а мелодии. В советское время главное музыкальное издательство называлось «Музыка». А фирма грамзаписи, которая отвечала за максимальное покрытие ушей граждан Советского Союза, называлась «Мелодия». Не «Музыка», а «Мелодия». И изготовляла она в основном мелодии: «Мелодии разных лет», «Мелодии нашей молодости» и так далее. Вот эти все мелодисты, размноженные люди с особым типом советской травмы — травмы сидения, травмы доносительства, размноженной травмы, мне кажется, в какой-то момент стали главными.
Я родился вскоре после Второй мировой войны, по историческим меркам — вскоре, прошло всего тридцать лет, и сейчас я с ужасом стал понимать, что люди, которых мы обожали, которыми восхищались, кто совершил подвиг победы над нацизмом, это были мои сегодняшние ровесники, молодые люди, солдаты, офицеры, привозившие с войны трофеи. Все обсуждали: «Смотри, какие чашки! Это трофейные! Ковер… Трофейный. Машина… трофейная. А это откуда? Ой, а это дедушка из Германии привез». Сейчас постепенно, читая все больше и больше воспоминаний и видя, что происходит, ты понимаешь, что значит «трофейная», что значит «привез». Люди и сейчас так делают. А дальше они уходят в запой. Почему в России так пьют все эти годы проклятые? А как после этого не пить? Люди или сидели, или воевали — и они пьют. А когда они пьют, они слушают мелодии. Проблема в том, что часто это и есть годы нашей жизни. Но мне кажется, если ты живешь в музыке, а не в «мелодиях разных лет», как бы они тебя ни окружали, ни опутывали, есть шанс прорваться. И я думаю, что в какой-то момент Россия возродится в какой-то другой форме, через тех людей, внутри которых живет музыка, потому что музыка — это самое неподавляемое, что есть. Ее нельзя схватить, она не материальна. Живопись — материальна, кино, театр — все материально, ты все это можешь схватить, убрать, сжечь, уничтожить. А музыку нет. Она живет внутри человека, если она у него поселилась.
Еще очень страшно, что разрушено отношение к церкви, потому что в церкви как институции есть хор и есть музыка, которая лежит в сердце каждого русского человека, хоть как-то религиозного. Каждый такой человек всегда помнит, как поется «Смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Это про то, что иногда нужно так петь и так умереть для того, чтобы вернуться живым, зажив, как та самая девушка, которая пела в церковном хоре о всех усталых в чужом краю. Я верю, что все придет оттуда. С другой стороны, я верю в молодых людей и в то биение, например, новой электронной музыки, которая все пробьет своими низкими и высокими частотами, вычистит весь тот мусор и мрак, в котором нам приходится в данный момент жить. А дальше, когда эта работа по очистке будет выполнена, снова появятся волшебные и сложные конструкции всей музыки, которая писалась последние тысячи лет. Я имею в виду не только классическую музыку, но и другие, разные типы музыки, которые этот мир устанавливают в нематериальном пространстве и дают ему возможность случиться и в мире физическом.
Словарь
Комментарии и иллюстрации к музыкальным терминам для читателей и слушателей
А
Агогика (греч. ἀγωγή — веду) — круг исполнительских приемов и возможностей, придающих музыкальному произведению ритмическую гибкость, которая делает музыку пластичной. Агогика — это ускорения, замедления, ритмические сжатия или, наоборот, расширения внутри одной музыкальной фразы (см. Музыкальный синтаксис) или целого раздела музыкальной формы. Агогика — это и свободные, временные отклонения от заданного в нотах характера движения (рубато), и авторские ремарки, которые предписывают музыканту, где именно и как скорость движения музыки нужно изменить (в нотах может быть написано, например, ит. accelerando — ускоряя или ит. ritardando — замедляя).
А капелла (ит. a cappella) — хоровое или ансамблевое пение без инструментального сопровождения.
Аккорд (от лат. accordo — согласовываю) — созвучие из минимум трех (или более) одновременно взятых музыкальных звуков разной высоты, которые связаны друг с другом определенным логическим принципом построения аккорда. Например, в музыке Нового времени аккорды строятся из звуков, которые расположены (или могут быть расположены после перемещения в другие октавы) по терциям (см. Интервалы, Трезвучие): так строятся аккорды «до — ми — соль» (как в Прелюдии из I тома ХТК И. С. Баха) или «ми-бемоль — соль