в людях есть нечто более сильное, чем их творения.

Тот, кто не бывал в Оране, не знает, что такое камень. В этом городе, одном из самых пыльных на свете, булыжник и камень правят бал. В других местах арабские кладбища славятся своей умиротворенностью. Здесь, у моря, над дорогой Разэль-Аин, белые россыпи меловых камней на фоне синего неба слепят глаза. Среди этих останков местами, подобная свежей крови и жизни, алеет герань.

О Флоренции и Афинах пишут книги. Раз эти города воспитали столько европейских умов, значит, в них что-то есть. Они способны растрогать и возвысить. Они утоляют голод души, питающейся воспоминаниями. Но никому бы не пришло в голову писать о городе, где нет пищи для ума, где царит уродство, где нет места прошлому. А между тем это бывает весьма заманчиво.

Почему люди проявляют привязанность и интерес к тому, что ничего не может дать взамен? Эта пустота, это уродство, эта скука под великолепным неумолимым небом – что в них соблазнительного? Я могу ответить: творение. Для определенного типа людей творение всюду, где оно прекрасно, – отечество с тысячью столиц. Оран – одна из них.

Кафе. Лангустины, вертела, улитки под обжигающим рот соусом. Их запивают отвратительным сладким мускатом. Такого не придумаешь. Рядом слепой поет фламенко.

Холмы над Мерс-эль-Кебиром – совершенство пейзажа.

«Неволя и величие солдата». Чудесная книга, которую стоит перечитать в зрелом возрасте.

«Монтекукулли, который после гибели Тюренна отступил, не пожелав продолжать игру против посредственного партнера».

Честь – «это добродетель исключительно человеческая, словно порожденная самою землею, не сулящая небесного венца после смерти; добродетель эта неотделима от жизни».

Оран. Дорога в Нуазе: долгий путь меж двух склонов, выжженных и пыльных. Земля трескается под солнцем. Мастиковые деревья цвета камней. Небо наверху исправно расходует свои запасы жары и огня. Понемногу мастиковые деревья крепнут и зеленеют. Растительность входит в силу, поначалу незаметно, потом с ошеломляющей быстротой. В конце долгого пути мастиковые деревья постепенно сменяются дубами, все разом увеличивается в размерах и смягчается, а затем за поворотом вдруг открывается поле цветущего миндаля: словно прохладная вода для глаза. Маленькая долина кажется потерянным раем.

Дорога по склону холма над морем. Проезжая, но заброшенная. Сейчас она заросла цветами. Она стала бело-желтой от маргариток и лютиков.

21 февраля 1941 г.

Окончен «Сизиф». Все три Абсурда завершены.

Начатки свободы.

15 марта 1941 г.

В поезде.

– Вы действительно знали Кана?

– Кана? Такой высокий, худой, с черными усиками?

– Да, который был стрелочником в Бель-Аббесе.

– Конечно, знал.

– Он умер.

– Надо же! От чего?

– От чахотки.

– Смотри-ка, кто бы мог подумать.

– Да, но ведь он еще играл в духовом оркестре. Вечно дул в трубу – это его и свело в могилу.

– Да, наверно. Когда человек болен, надо беречь себя. Нечего дудеть на корнет-а-пистоне.

Дама, имеющая такой вид, словно она уже три года страдает запором: «Представляете, эти арабы закрывают лица своим девушкам. Они совершенные дикари!»

Слово за слово, она излагает нам свой идеал культурной жизни: муж, получающий 1200 франков в месяц, двухкомнатная квартира, с кухней и подсобными помещениями, кино по воскресеньям, а в будние дни – жизнь среди мебели из галереи Барбес.

Абсурд и Власть – тщательно изучить (ср. Гитлер).

18 марта 1941 г.

Возвышенности над Алжиром весной утопают в цветах.

Медовый запах желтых роз течет по улочкам. На верхушках гигантских черных кипарисов вдруг распускаются глицинии, стебли которых незаметно ползут вверх, скрытые хвоей. Легкий ветерок, огромный спокойный залив. Простое и сильное желание – и как же нелепо покидать все это.

Санта-Крус и путь вверх меж сосен. Чем выше поднимаешься, тем огромнее кажется залив – и так до самой вершины, где взор теряется в безбрежности. Безучастность – мне тоже случается совершать паломничества.

19 марта

Каждый год на пляжах как цветники – множество девушек. Они цветут только один сезон. На следующий год на их месте расцветают другие красавицы, прошлым летом бывшие еще маленькими девочками. Для человека, который на них смотрит, они как волны, ежегодно обрушивающиеся всем своим грузом и великолепием на желтый песок.

20 марта

Об Оране. Написать биографию ничтожную и абсурдную. Кстати о Каине: неизвестное ничтожество, изваявшее ничтожных львов на площади Оружия.

21 марта

Весенние купания в ледяной воде. Мертвые медузы на отмелях: желе, постепенно увязающее в песке. Гигантские бледные дюны. Море и песок – две пустыни.

Еженедельник «Гренгуар» требует переброски лагерей для испанских беженцев на крайний юг Туниса.

Освободиться от этого рабства – влечения к женщинам.

По Розанову, Микеланджело, Леонардо творили, а революция вырвет им язык и убьет их в двенадцать-тринадцать лет, как только они проявят свою личность, свою самобытную душу.

«Без греховного начала человек не смог бы жить, а без святого жил бы припеваючи». Бессмертие – идея бесперспективная.

Шакья-Муни долгие годы провел среди пустыни, в неподвижности, устремив взор в небо. Сами боги завидовали его мудрости и окаменению. В его оцепеневших протянутых руках свили гнездо ласточки. Но однажды они улетели навсегда. И тот, кто убил в себе желание и волю, славу и боль, заплакал. Так на камнях вырастают цветы.

«They may torture, but shall not subdue me»[96].

«Аббат: Зачем не жить, не действовать иначе?

Манфред: Затем, что я всегда гнушался жизни»[97].

Чем руководствуется сердце? Любовью? Что может быть ненадежнее? Можно знать, что такое любовное страдание, но не знать, что такое любовь. Тут и утрата, и сожаление, и пустые руки. Пусть я не буду сгорать от страсти, при мне останется тоска. Ад, где все сулит рай. И все-таки это ад. Я