– …

Кроме шуток, Мо Жань в самом деле потратил много времени и сил, заботясь о Ши Мэе, и сейчас был очень голоден. И он точно не хотел, чтобы усилия его младшего брата пропали впустую. Поэтому юноша отломил две веточки, сконцентрировал духовную энергию, чтобы очистить их от листьев и коры, а затем такими самодельными палочками для еды подцепил кусок курятины и сунул в рот.

– Вау, как же вкусно!

Мо Жань выудил из горшка еще один кусок мяса, глаза его затуманились, и он с блаженной улыбкой сказал:

– Очень хорошо на вкус. Мой младший брат в самом деле очень способный.

По правде говоря, суп в горшочке был пересоленным и невкусным. Но, чтобы порадовать младшего брата, Мо Жань с энтузиазмом набросился на еду и вскоре съел большую часть курицы. Все это время Чу Ваньнин просто сидел рядом, не удостоив его даже взглядом.

Несколькими большими глотками Мо Жань выпил бульон, который, по сравнению с мясом, оказался еще более соленым. Во рту стало горько, но он смог с этим справиться.

Со дна горшка Мо выловил еще одну куриную ножку и собирался положить ее в рот, как внезапно его осенило:

– Эм… А сколько у курицы ног?

Естественно, никто не собирался ему отвечать.

– Две! – ответил он сам себе.

После этого он перевел взгляд с зажатой между палочками куриной ножки на уже обглоданную косточку.

– …

Этот медленно соображающий глупый парень, наконец, поднял голову от горшочка и растерянно спросил:

– Младший брат, а ты… ? – он так и не нашел в себе мужества озвучить этот вопрос целиком.

“Ты не ел все то время, что ждал меня? В этом горшке было только мясо потому, что пока ты ждал меня, все время грел горшочек, и бульон испарился. А я увидел, что осталась только тушеная курятина, и думал, что ты… Я думал, что ты съел весь суп… Думал, что ты не умеешь готовить, поэтому превратил хороший куриный суп в отвратительное пересоленное рагу…”

Мо Жань молча поставил на землю горшок, хотя было уже слишком поздно, в нем почти ничего не осталось.

Чу Ваньнин, наконец, заговорил. Голос у него был тихий и ясный со звенящими детскими нотками:

– Ты сказал мне, что скоро вернешься, и мы поедим вместе. Поэтому я ждал тебя, – он чуть помолчал и продолжил, медленно припечатывая Мо каждым словом. – Если ты не хотел есть, то по крайней мере, можно было попросить кого-то сообщить мне об этом, чтобы я не сидел как дурак в ожидании твоего возвращения? Разве это так сложно?

– Младший брат…

Чу Ваньнин все еще сидел боком к нему, чуть отвернув лицо, и Мо Жань не мог видеть выражения его лица.

– Ты мог попросить кого-нибудь передать мне записку? Мог предупредить, что пошел проводить старшего брата Ши Минцзина… Разве это так сложно?

– …

– Когда ты взял мой горшочек с едой, ты столько времени потратил на пустую болтовню, но тебе даже в голову не пришло спросить, а поел ли я. Разве это так сложно?

– …

– Трудно посмотреть сколько куриных ног в горшке, прежде чем начнешь есть? Разве это так сложно?

Последняя фраза прозвучала так по-детски нелепо, что в какой-то момент Мо Жань не сдержался и расплылся в улыбке. Однако, не успели пропасть смешливые ямочки на щеках, как он замер как громом пораженный.

Его братишка плакал.

Был бы он в своей взрослой форме, Чу Ваньнин никогда не стал бы ронять слезы из-за такой ерунды. Хотя на первый взгляд это и не бросалось в глаза так, как очевидные внешние изменения, но магия первородной ивы не только уменьшила его тело, но и сделала его психику более уязвимой. Чем сильнее был недостаток духовной энергии, тем более детским становился разум пораженного человека.

Учитывая самоконтроль Чу Ваньнина, этот побочный эффект было сложно обнаружить при прощупывании пульса, поэтому ни госпожа Ван, ни старейшина Таньлан не смогли его диагностировать при первичном осмотре.

– Я тоже могу быть голодным, мне тоже может быть больно, я тоже живой человек... – даже если сейчас его психика стала по-детски неустойчивой, Чу Ваньнин все равно пытался взять под контроль свои чувства. Он задыхался от рыданий, не давая им прорваться наружу, но его плечи дрожали, а из покрасневших глаз ручьем лились слезы.

Столько лет старейшина Юйхэн скрывал свои чувства. Никто не любил его, не желал стать его спутником, и он всегда делал вид, что для него это не важно. Безразличный к мирской суете, купающийся в благоговении толпы, старейшина Юйхэн привык идти по жизни один.

Однако стоило детской природе взять верх, как сердце не могло уже скрыть правду, и его хваленый самоконтроль рассыпался на мелкие кусочки под грузом тоски, что копилась годами.

Не то чтобы отношение людей не имело для него значения, просто многие вещи он делал, не предавая огласке.

Но так как Чу Ваньнин делал это молча, никто не замечал его попыток, никто не видел, как он тоскует в одиночестве.

Мо Жань смотрел, как трясутся от рыданий маленькие плечи младшего брата, и сердце его сжалось от жалости. Он потянулся к маленькой спине, но прежде, чем успел коснуться, получил довольно болезненный шлепок по руке.

– Маленький брат…

– Не трогай меня!

В конце концов, Чу Ваньнин привык быть сильным. Не имело значения в детской форме или взрослой, этот человек всегда оставался самим собой. Поэтому он яростно стер с лица слезы и вскочил на ноги. – Я иду спать, а ты можешь отправляться к своему младшему брату. И впредь держись от меня подальше!

– …

В порыве гнева он даже забыл, что Ши Мэй был старше Мо Жаня.

Мо Жань открыл рот, чтобы ответить, но громкий хлопок закрывшейся за Чу Ваньнином двери лишил его надежды объясниться.

Вот только в Заоблачном Павильоне было всего две спальни. Мо Жань планировал, разместив Ши Мэя в одной спальне, потесниться вместе с младшим братом в другой. Теперь, когда Ся Сыни разозлился и заперся во второй комнате, вряд ли стоило надеяться, что ему позволят войти. После упреков и слез Ся Сыни ложиться в постель с Ши Мэем он точно не собирался. После всего случившегося Мо Жань все еще был смущен и расстроен, и ни о какой ночной романтике не