полноте. Он пишет о том, что в те дни визита в Москву генерала де Голля мало кто предполагал, что именно с этой встречи на высшем уровне начался по инициативе Советского правительства период новой политики дружеских контактов и связей между государствами, политики, которая через десять лет привела мир к подписанию в Хельсинки Заключительного акта по безопасности и сотрудничеству в Европе. Таким образом, свободно перемещаясь из одного временного слоя в другой, Анатолий Ананьев дает нам как бы в едином сплаве прошлое, настоящее и будущее не только своих героев, но и общества, в котором они живут. В этой связи нельзя не заметить, что роман «Годы без войны», не будучи романом политическим в прямом значении этого термина, настолько масштабен по общему охвату жизни, что содержит в себе мощную концентрацию основных примет нашей эпохи. В романе действуют люди вроде бы обыкновенные, непричастные к решению задач государственного масштаба (пожалуй, кроме дипломата Кудасова — персонажа второстепенного как в романе, так и в политической жизни), но личное, индивидуальное, глубоко интимное в их жизни воедино переплетается с общегосударственным. При этом не всегда переплетается идиллически. Автор смело идет на заостренное, парадоксальное несовпадение двух, если можно так сказать, амплитуд — тех, что связаны с происходящим вне и внутри человеческой души.

Живой интерес романиста вызывает интеллектуальная жизнь общества. Обращаясь к героям, чьи профессиональные интересы соприкасаются достаточно близко (научные работники, литераторы, дипломаты), Анатолий Ананьев щедро насыщает страницы романа размышлениями о прошлом и будущем России, о сути национальной гордости и национального самосознания, о путях развития современной цивилизации. Круг персонажей, которых объединяет фигура маститого профессора историка Лусо, — широк, но при этом очень неоднороден. Есть среди них и такие, чьи устремления автор едко называет «гуманитарно-патриотическими» и чью деятельность нельзя квалифицировать иначе как иллюзию деятельности, профанацию ее. Романист вкладывает немало сарказма в живописание доморощенных пророков типа аспиранта Никитина, весь духовный багаж и вся шумная слава которых основаны на более чем зыбком фундаменте— на слухах о существовании у них «острой» рукописи, якобы отвергнутой издательствами.

Еще незаконченный роман «Годы без войны» продолжает втягивать под свои своды все новых и новых героев. Развивая намеченные ранее сюжетные линии, Анатолий Ананьев вводит мотивы и коллизии, которые, характеризуя атмосферу и реалии середины шестидесятых годов, непосредственно перекликаются с днем сегодняшним.

Каждый писатель мечтает о своей Большой» книге, многие никогда так и не доходят до нее. Думается, что «Годы без войны» для Анатолия Ананьева явятся именно такой работой.

В своем известном эссе «Романист и его персонажи» уже упомянутый выше Франсуа Мориак заметил: «Многое нужно простить писателю за тот риск, на который он постоянно идет. Потому что писать романы совсем не безопасно. Романист каждый миг ставит на карту свою личность, свое «я». Как рентгенолог подвергает опасности свое тело, так писатель рискует самой целостностью своей личности». Мне кажется, что это суждение применимо только к настоящим романистам, таким, как Анатолий Ананьев, — в его произведениях очень сильна нота личной боли, утраты и борьбы. Видимо, поэтому в нашей критике часто писалось, что романы Ананьева носят автобиографический характер. Думаю, что это неверно. Конечно же, и «Танки идут ромбом», и «Межа», и «Версты любви» опираются на опыт его собственной жизни и произошли в результате сплава впечатлений от пережитого писателем, его мыслей, его фантазии при поддержке не только одного его таланта, но и всего объема уже добытой прежде поэзии и философии, культурного и художественного опыта. И вместе с тем, как остроумно заметил один американский писатель: настоящий роман не более автобиографичен, чем «Приключения Гулливера».

Говоря о самостоятельности того или иного современного художника, мне кажется, надо прежде всего выяснить его зависимость от прославленных мастеров, его способность к преемственности, надо прежде всего ответить на вопрос, какие уроки взял он у классики, в каком русле идет? Но при этом ни в коем случае нельзя сравнивать нового писателя с его любимым классиком, нельзя накладывать его жизнь и его пристрастия на опыт великого мастера — в таком сравнивании всегда есть натяжка и такое сравнивание всегда вызывает раздражение и приносит вред прежде всего писателю, которого сравнивают с классиком, потому что получается невольное противопоставление. Ничуть не лучше, когда нового художника записывают в какую-нибудь школу: «школу Толстого», «школу Чехова», «Школу Бунина», «школу Горького» или, вот совсем свежий пример, «вологодскую школу». Любому всерьез работающему в литературе художнику ясно, что так называемые школы придуманы критиками для удобства раскладывания по полочкам, ибо школы могут существовать только для копиистов, а всякий самобытный художник учится у всего мира и все равно работает по-своему, все равно видит своими глазами, а не через светофильтры — в этом сущность новизны каждого настоящего таланта, залог свежести его взгляда на окружающую жизнь, а значит, и оправданности, и необходимости его существования в ряду других художников, среди которых возвышаются и гиганты-классики. Я думаю, что Пушкин, Лев Толстой, Чехов существуют для нас как звезды, по которым должно ориентироваться в пути, но даже очень хорошие копии их великих творческих достижений бессмысленны, да и невозможны, потому что задача каждого нового писателя — отразить свое время. А время, как известно, не стоит на месте, и каждое следующее мгновение, словно вода в реке — «последняя из той, что утечет, и первая из той, что прибудет…»

«Лев Толстой оказал на меня неизмеримо большее влияние, чем все художники мира», — это признание Анатолия Ананьева, прозвучавшее в его эссе по поводу стопятидесятилетия со дня рождения великого гения русской и мировой литературы, еще раз подтверждает справедливость мысли о естественной преемственности, свойственной всякому новому настоящему писателю, о том, что у каждого мастера, как правило, есть своя путеводная звезда. Бытует мнение, что художники творят в большей степени по наитию, что они неспособны анализировать литературный процесс, что они плохие мыслители, критики и литературоведы. Я думаю, что это в корне неправильно; насколько мне известно, самые яркие, точные, живые теоретические мысли о литературе высказали сами мастера, а не их оценщики, оценщики, как правило, заняты лишь аранжировкой, которая, впрочем, довольно часто выдается за собственную песню. В этой связи будет уместно заметить, что в своем эссе о Толстом тот же Анатолий Ананьев высказывает целый ряд довольно неожиданных мыслей, хотя и противоречащих школьным канонам, но убедительно свидетельствующих не только о свежести взгляда современного прозаика на творчество великого писателя, но и о глубоком, кровно заинтересованном знании этого творчества. Знаменательно, что, говоря об уроках классики, Анатолий Ананьев перекидывает мостик к современному литературному процессу. «Для