Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я вовсе не это хотел сказать, – начал торопливо объяснять Уилсон. – Я просто хотел…
Он умолк, а Том обвел гараж нетерпеливым взглядом. Потом я услышал шаги на лестнице, и через мгновение в дверном проеме появилась крепко сбитая женская фигура, заслонив свет, шедший из конторки. Она была лет тридцати пяти, чуть полноватая, но двигалась с особой чувственной грацией, свойственной немногим полным женщинам. Ее лицо, выделявшееся на фоне синего в горошек крепдешинового платья, не отличалось ни красотой, ни правильностью черт, но вся она лучилась такой энергией, словно постоянно пылала внутри. Женщина лениво улыбнулась и прошла мимо мужа, словно это был призрак, после чего поздоровалась с Томом за руку, глядя ему прямо в глаза. Облизнув губы, она, не оборачиваясь, бросила мужу тихим, хрипловатым голосом:
– Хоть стулья принеси, видишь, людям сесть негде.
– Конечно, конечно, – засуетился Уилсон и поспешил в конторку, мгновенно растворившись на фоне бетонной стены. Светло-серая пыль въелась в его некогда темный костюм и светлые волосы так же, как она въелась во все вокруг – кроме его жены, шагнувшей к Тому.
– Хочу тебя увидеть… подольше, – тихо, но твердо прошептал Том. – Поезжай следующим поездом.
– Договорились.
– Встречаемся внизу у газетного киоска.
Она кивнула и отпрянула от него как раз в тот момент, когда в дверях конторки показался Уилсон с двумя стульями в руках.
Мы отошли подальше по дороге, чтобы никому не попасться на глаза, и стали ждать ее. До праздника Дня независимости 4 июля оставалось несколько дней, и серый от пыли худенький парнишка-итальянец ставил сигнальные петарды вдоль железнодорожного полотна.
– Ужасное место, а? – сказал Том, нахмурившись в ответ на взгляд доктора Эклберга.
– Жуткое.
– Так что ей на пользу иногда сматываться отсюда.
– А муж что – не возражает?
– Уилсон? Он думает, что она ездит в Нью-Йорк проведать сестру. Он такой тупой, что сам не знает – жив он или мертв.
Вот таким образом Том Бьюкенен, его подружка и я вместе отправились в Нью-Йорк – точнее, не совсем вместе, поскольку миссис Уилсон из соображений предосторожности села в другой вагон. Том пошел на это, щадя щепетильность жителей Ист-Эгга, которые могли ехать тем же поездом.
Когда в Нью-Йорке Том помогал ей сойти на платформу, я заметил, что она переоделась в платье из коричневого узорчатого муслина, туго обтягивающее широкие бедра. В газетном киоске она купила выпуск «Таун тэттл» и киножурнал, а в привокзальной аптеке – кольдкрем и маленький флакончик духов. Наверху, среди глухого рева машин, она пропустила четыре такси, прежде чем выбрала совершенно новый автомобиль светло-сиреневого цвета с серыми сиденьями, после чего мы выехали из исполинской громады вокзала навстречу яркому солнцу. Вдруг она резко отвернулась от окна и подалась вперед, стуча в окошко, отделявшее нас от водителя.
– Хочу собачку, – заявила она. – Чтобы жила дома. Это так мило – иметь собаку.
Мы сдали назад и подъехали к седому старику, до абсурда похожему на миллиардера Джона Рокфеллера. В висевшей у него на шее корзине копошилось с десяток щенков неопределенной породы.
– А какие у вас собаки? – нетерпеливо спросила миссис Уилсон, когда он подошел к машине.
– Всякие разные. А какая вам нужна, дамочка?
– Ну, я хотела бы какую-нибудь сыскную собаку. У вас, наверное, нет таких?
Старик задумчиво посмотрел в корзину, засунул туда руку и вытащил за шкирку извивавшегося щенка.
– Это не сыскная собака, – заметил Том.
– Ну, это не совсем сыскная собака, – смущенно ответил старик. – Она больше похожа на эрдельтерьера. – Он провел рукой по коричневой бархатистой спинке. – Посмотрите на шерсть. Вот это шерсть. Такая собака у вас никогда не простудится.
– Какая миленькая! – восторженно воскликнула миссис Уилсон. – Сколько?
– За эту собаку? – Он горделиво посмотрел на щенка. – Она обойдется вам в десять долларов.
Эрдельтерьер – безусловно, что-то от эрдельтерьера в щенке присутствовало, хотя у него оказались на удивление белые лапы – перекочевал из корзины в такси и устроился на коленях миссис Уилсон, которая с восторгом принялась гладить его по всепогодной шерстке.
– А это мальчик или девочка? – деликатно спросила она.
– Эта собака? Этот пес – мальчик.
– Сука она, – отрезал Том. – Вот ваши деньги. Пойдите и купите на них еще десять собак.
Мы доехали до Пятой авеню, теплой и уютной, почти пасторальной в летний воскресный день, и я бы не удивился, увидев, как из-за поворота появляется огромное стадо овец.
– Остановите где-нибудь, – сказал я. – Мне придется вас здесь покинуть.
– Ни в коем случае! – моментально возразил Том. – Миртл очень обидится, если ты не посетишь ее квартиру. Верно, Миртл?
– Поедемте, – принялась уговаривать она. – Я позвоню своей сестре Кэтрин. Знающие люди говорят, что она просто красотка.
– Ну, я бы с удовольствием, однако…
Мы поехали дальше, срезали угол, миновали Центральный парк и оказались в западной части Сотых улиц. На Сто пятьдесят восьмой улице такси остановилось у довольно протяженного квартала многоквартирных домов, напоминающего кусок сливочного торта. Окинув окрестности взглядом августейшей особы, вернувшейся в свои владения, миссис Уилсон подхватила щенка и остальные покупки и величественно вошла в одно из зданий.
– Хочу пригласить Макки, пусть зайдут в гости, – щебетала она, когда мы поднимались в лифте. – И, конечно, мне надо позвонить сестре.
Квартира располагалась на верхнем этаже – маленькая гостиная, небольшая столовая, крохотная спальня и ванная. Гостиная была буквально забита громоздкой мебелью с гобеленовой обивкой, так что постоянно приходилось натыкаться на изображения манерных дам, раскачивавшихся на качелях в садах Версаля. Единственная висевшая на стене картина представляла собой увеличенную фотографию какой-то курицы, сидевшей на скале, выписанной резкими размытыми мазками. Однако при взгляде издалека курица превращалась в дамскую шляпку, из-под которой находившимся в комнате улыбалась дородная старушка. На столе лежали старые номера «Таун тэттл» и книжка под названием «Симон по прозвищу Петр», а также какие-то бродвейские журналы-«сплетники». Первым делом миссис Уилсон озаботилась щенком. Мальчик-лифтер с недовольной миной на лице отправился за коробкой, соломой и молоком, к которым он по собственной инициативе добавил банку сухого корма для собак. Один из кусочков весь остаток дня уныло размокал в блюдце с молоком. Тем временем Том достал из запертого ящика комода бутылку виски.
Я напивался до полубессознательного состояния лишь дважды и в тот день отметился во второй раз, так что все происходящее я воспринимал сквозь какой-то волнистый туман, хотя до восьми вечера во всей квартире царило яркое солнце. Сидя на коленях у Тома, миссис Уилсон названивала каким-то людям; потом кончились сигареты, и я поплелся за ними в аптеку на углу. Когда я