– Это после того, как ты так разочаровал его? – поднял бровь Курт. – Так, что он даже отнял у тебя силу и свое благоволение? Сдается мне, он захлопнет дверь у тебя перед носом.

– Вот и искуплю, – безмятежно улыбнулся Каспар. – Меня убьет мой враг, враг Вотана, враг моего мира; это не будет гибель в бою, но все равно это будет гибель в сражении. Духовная брань, майстер инквизитор. Ты, по сути, сам вызовешь меня на бой – еще один, последний, где я буду биться за собственную душу и посмертие. Уверен, что на сей раз победа не останется за мной?

– Дай подумать… – с сомнением произнес Курт, заведя глаза к своду шатра в показной задумчивости. – Да, полагаю, что и в этом бою тебе придется несладко. Знаешь, Альта обмолвилась, что ты пытался что-то рассказывать ей о травах, но она почти не слушала: ей было скучно. Потому что все это она уже знает от матери… Я говорил, что Готтер разобралась в твоих запасах?

Каспар не ответил и головы к нему не повернул, оставшись сидеть неподвижно и молча, и Курт, кивнув, продолжил:

– Той дряни, что мы вливали в тебя, дабы привести сюда, – у нас ее полным-полно. Припомни те три с небольшим дня пути… Не получается? Так вот путь до виселицы ты не запомнишь тоже. Если на свои вопросы я не услышу ответов, я просто кликну тех парней снаружи. Тебя снова прикрутят к этой крестовине, уложат на пол, зажмут нос; если придется – разожмут зубы ножом. Вставят воронку. И я волью в тебя этой гадости от души. Десятикратная доза – и ты забудешь не только о Вотане, ты забудешь о себе самом; ты не осознаешь не только того, что идешь умирать, – ты даже перестанешь понимать, что живешь. Ты даже грезить не будешь – тебя просто не будет как такового. Я верно описал действие этой отравы, ничего не перепутал?.. Посмотрим, сможешь ли ты вести свою невидимую брань, когда твой разум, твоя душа не смогут осознать даже того, что она началась… Хрен тебе, а не посмертие в компании твоих беглых ангелов, Каспар. Старая добрая Геенна; там тебе огня хватит до конца вечности. Ну как, ты все еще уверен, что победа останется за тобой?

Пленник глубоко перевел дыхание, на миг прикрыв веки, и медленно обернулся к допросчику.

– Вот же сучонок, – тихо произнес Каспар, и Курт отозвался, невозмутимо встретив ожесточенный взгляд в упор, глядя в глубоко запавшие глаза бесстрастно и безмятежно:

– Так ведь было у кого учиться. И я же предупредил: мне надо понять, чтобы в будущем использовать инквизиторские навыки лучше.

– Вышло лучше, – признал пленник с усилием, вновь отвернувшись и уставившись в стенку шатра напротив. – И снова: это сработало бы с кем-то другим, даже с опытным знающим, не говоря уж о каком-нибудь видящем, не умеющем распоряжаться собственным духом и разумом в любых условиях. Но в моем случае – для последнего боя ты просто выберешь оружие получше, оставив меня с голыми руками. Да, нельзя не признать, ты сильно уменьшишь мои шансы…

– Сведу их к пустоте, я бы сказал, – уточнил Курт, и Каспар через силу улыбнулся:

– Посмотрим. Один шанс из тысячи тысяч все же не ничто. И главное, майстер инквизитор, ты даже не узнаешь, кто одержал верх, и до конца своих дней будешь изводиться безвестностью. А мне… Мне предстоит тяжелый бой. Но у меня есть надежда выйти из него с честью, а потому сдаваться сейчас на милость победителя я не стану. Есть еще чем крыть, знаменитый Молот Ведьм, у которого никто не молчит на допросе?

– Я лишь изложил тебе самый простой вариант, – отозвался Курт, не обратив внимания на откровенную издевку в голосе арестанта. – Тот, который подразумевает меньше всего возни с твоей персоной… И, увы, потерю информации, заключенной в твоей дурной голове.

– Есть и другой вариант? – с неподдельным насмешливым интересом осведомился Каспар, и он, не ответив, спросил:

– Ульмер много рассказывал вам с Мельхиором об академии, верно? Наверняка вам известно немало ее тайн… Но есть среди них одна, о которой мало что известно даже самим макаритам. Когда я был курсантом, о ней были ведомы лишь легенды, большинство из которых мы придумывали сами, передавая друг другу и снабжая деталями и подробностями, и лишь много лет спустя, будучи допущенным к тому, о чем Ульмер даже не слышал, я узнал, как все на самом деле… Абиссус[138]. Таинственный, неведомо где расположенный, неведомо что и кого хранящий в своих стенах, далекий монастырь. Ульмер мог слышать о нем лишь все те же курсантские легенды… Тебе выпала невероятная возможность – узнать то, что знает не всякий инквизитор. Надеюсь, ты это оценишь. Ты, – продолжил Курт, уловив, как настороженный взгляд пленника на миг сместился к нему, – как и многие, не раз удивлялся тому, что я сумел выжить под ударом Мельхиора тогда, в кельнских подземельях. На что только это не списывали – на мою врожденную натуральную и супернатуральную устойчивость, на экстраординарное личное покровительство Господа избранному им инквизитору… Но на самом деле все просто. Монахи Абиссуса молились за меня в ту ночь. И это всё.

Он помолчал, давая арестанту осмыслить и прочувствовать сказанное, и, не услышав ни звука в ответ, продолжил:

– Всё будет почти так, как я тебе расписал: я залью в тебя твоей дряни до одури и буду держать в этом состоянии все то время, какое потребуется для того, чтобы доставить твое безвольное тело со спящим разумом в Абиссус. Там я сдам тебя с рук на руки – и поверь, в тех руках никакие зелья уже не понадобятся, никакие ухищрения не потребуются; там ты ничего не сможешь сделать. Там – твои тело и дух будут беспомощней младенца. Да ты и будешь младенцем перед ними – теми, кто добровольно заточил себя в тех стенах, и теми, кто им покровительствует.

– Этот ваш далекий монастырь стерегут Ангелы? – пренебрежительно хмыкнул Каспар, и впервые за все время разговора в этом голосе прошла заметная трещина, впервые послышалось смятение, которое скрыть не удалось.

– Эти люди, – продолжил он тихо, вновь не ответив, – разберут твою душу на кирпичики. На отдельные детали, вплоть до самых мелких и незначительных. Разберут, очистят, продуют, отмоют и высушат – и соберут снова. Если им покажется, что собранное вышло недостаточно правильным – разберут снова и снова соберут. И так до тех пор, пока сделанное не удовлетворит их. И ты – ты уже не будешь собой, когда они закончат, Каспар Леманн. Что тогда будет – неизвестно. Возможно и такое: когда с тобой закончат, ты выйдешь из этих стен мне навстречу добрым католиком, который будет со слезами преследовать меня, умоляя выслушать и позволить облегчить душу… если все еще останешься в своем уме, конечно; я не знаю, сочтет ли братия, что это так уж необходимо. Впрочем, к тому времени твоя откровенность мне уже будет не нужна – все твои знания и тайны будут известны братии Абиссуса. Единственное, что мне останется сделать, – препроводить тебя на казнь. По твоей собственной просьбе, с которой ты привяжешься ко мне намертво. И догадайся, служитель Вотана, жаждущий вознестись в Вальхалль, куда отправится твоя душа после таких приключений?

– Сказки, – так же негромко выговорил Каспар, с усилием подняв к нему взгляд, и Курт холодно переспросил: