– Вот уже вторую ночь я не лобзаю ее, мою лилию!

Владимиру казалось странным, что зрелый возрастом и умом человек способен убиваться так по любовнице, бывшей рабыне, но, зная слабость человеческой плоти, молчал.

Святополк плакался:

– Верна ли мне она? Подарил ей жемчужное ожерелье. Тысячу сребреников заплатил греческому торговцу…

Киевский князь отличался неимоверной скупостью, водил дружбу с ростовщиками, сам, говорят, отдавал деньги в рост через вторые руки, и если потратился на такие деньги, то, значит, очень увлекался этой женщиной. Он был высокого роста, худощав, с черными прямыми волосами и длинной, но узкой бородой. Он любил читать книги, запоминал все почерпнутое в них, так как обладал необыкновенной памятью, однако, несмотря на чтение при свете свечи, сохранил острое зрение. Из-за своих недугов ел он мало, пил редко и только по необходимости, когда нужно было принять участие в торжественном пире.

Владимир вздохнул, вспоминая эту печальную войну. Он и в пути уговаривал князей возвратиться домой или подарками купить мир. Но его не послушали. Пылкий Ростислав рвался в бой, красуясь драгоценным оружием и тяжелой франкской кольчугой.

Перед битвой они отправились с братом в Печерский монастырь. Это была весьма почитаемая обитель, где насчитывалось немало образованных монахов, знавших греческий и латинский языки или даже еврейский. Здесь усердно переписывали книги. Некоторые из иноков стали епископами, славились духовными подвигами, хотя были и такие, что обрели в монастырской келии приятное житие.

Мономах и Ростислав ехали верхами по берегу Днепра, в сопровождении нескольких отроков. Молодые воины беззаботно смеялись чему-то, а они с братом разговаривали. Владимир вспомнил, что беседовал с иноками, которые знавали старца Еремию, помнившего еще крещение Руси. Ростислав слушал его рассеянно.

Разгоралось раннее утро, полное росистой свежести. Дорога шла недалеко от воды, но пролегала достаточно высоко, чтобы с нее можно было увидеть реку, дуплистые ивы и противоположный берег в голубоватой дымке.

Мономах часто бывал в монастыре и знал его жизнь.

– Спасался в пещерах еще один инок, по имени Матфей, прозорливец. Однажды старец стоял в церкви на своем месте и закрыл глаза, чтобы сосредоточиться в благочестивых помыслах, а когда вновь открыл вежды, то увидел, к своему ужасу, что дьявол, одетый как лях, обходил иноков, певших на обоих клиросах, и бросал в них цветами, которые называются лепки. Если эти колючки прилипали к кому-нибудь, тот расслаблялся духом и покидал церковь под каким-нибудь благовидным предлогом, те же, к кому они не прицеплялись, отстояли утреню до конца. Однажды Матфей покинул церковь последним, очень устал во время стояния и присел отдохнуть у била. Вдруг он заметил, что кто-то едет верхом на свинье от монастырских ворот, и за нею бежит толпа людей. Это бес ехал за Михалем Тольбековичем. Был такой монах в монастыре. Матфей полюбопытствовал у келейника, что случилось с этим иноком, и тот объяснил ему, что Михаль вчера перескочил через монастырскую ограду и убежал…

Светило яркое солнце, и было не страшно рассказывать о бесах.

– В другой раз он видел осла, сидевшего на игуменском месте…

– Не люблю монахов, – поморщился Ростислав. – Лучше бы они ниву пахали. А то проводят время в ничегонеделании.

– Они молятся, – пробовал защищать Мономах монашеское сословие.

– Ибо не хотят работать. Видел, какие они упитанные. Им со всех сторон несут дары, мед и брашно.

– Не все. Был в Печерском монастыре инок, купец, родом торопчанин. В миру его звали Чернь, а в обители нарекли Исаакий. Этот роздал все свое имущество и вел подвижническую жизнь. Купил козла, содрал с него шкуру и надел на себя, чтобы она прилипла к телу, и так ходил. Обитал он в малой кельице, размером в четыре локтя. Туда ему просовывали в окошечко немного пищи. Но однажды его искушали бесы.

– В образе блудницы?

– Нет. Исаакию явились два блистающих ангела, так что всю пещеру наполнил необычайный свет. Они сказали монаху, чтобы он поклонился Христу, который идет за ними, но это был не Христос, а дьявол. Когда же Исаакий поклонился, не ведая, что творит, они возликовали, и вся келия наполнилась нечистыми духами. Бесы грянули в сопели, бубны и органы, требуя, чтобы монах пустился в пляс, и он плясал до тех пор, пока не упал на землю. Утром бесы покинули Исаакия едва живого, и после этой ночи он долго хворал…

– Бездельники… – ворчал Ростислав.

Не в пример богомольным гречанкам, брата окружали в детстве женщины, приехавшие из половецких степей, любившие сласти и мягкие подушки, проводившие время не в благочестивых беседах с митрополитом, а в веселой болтовне. Так и возмужал Ростислав, имея перед глазами дурной пример.

Братья уже приближались к монастырю. За дубами послышался звон била, созывающего монахов на молитву. Мономах снял парчовую шапку. Ростислава мало трогали молитвенные настроения. В его груди билось горячее сердце, он жаждал прославить себя на полях сражений.

В тот день на монастырской поварне осквернился деревянный сосуд. В него попала мышь, и настоятель послал одного монаха на реку, чтобы он тщательно вымыл кадушку. Инока звали Григорий. Это был трудолюбивый человек, собиратель книг, а кроме того, он посадил несколько яблонь на своем огороде, плоды с которых часто похищали тати. Монах стоял в воде и возился с кадушкой, и как раз в это время мимо проезжали на конях два брата – Мономах и Ростислав. Владимир хотел успеть к обедне и тотчас поднялся на гору, а Ростислав остановил своего жеребца и стал насмехаться над Григорием. Отроки его уже хлебнули с утра меда и тоже не скупились на безумные слова. Началась перебранка. Старец, по колено в воде, осуждал насмехающихся:

– Вы идете на войну, вам надлежало бы иметь умиление в сердцах, а не злословие на языке. Может быть, некоторые из вас погибнут под половецкими саблями, в реках потонут…

Ростислав смеялся в ответ:

– Я плаваю как рыба.

По наущению молодого князя, отроки соскочили с коней, и столкнули вышедшего на берег монаха в воду, и хохотали до боли в животе, видя, в каком жалком обличье он предстал перед ними. Когда же Григорий стал проклинать их, безумцы привязали несчастному камень на шею и утопили монаха, и деревянная кадка, печально накренившись набок, все быстрее и быстрее уплывала по течению воды.

Мономах чрезвычайно разгневался, когда Ростислав рассказал ему о происшествии, и укорял брата, что тот не помешал глупцам совершить убийство невинного человека. Но, в конце концов, мученик принял царство небесное, как со смехом уверял его молодой князь.

Между тем войско выступило в поход и вскоре очутилось на реке Стугне. Князья собрали старых дружинников на совет. Владимир, и без того расстроенный недавним разговором с братом, был не в духе. Он предлагал:

– Пока мы еще стоим за рекой во всей своей грозе, заключим мир с половцами.

Но киевские дружинники шумно возражали: