– А что мне еще нужно знать? – спросил Джек у Нико. Тот не ответил, а просто посмотрел Джеку в глаза, потом на руки, потом снова в глаза. Джек заговорил быстрее, и Нико понял, что у Джека в мыслях полный беспорядок.

Джек сказал, он надеется, что отец сумел завести новую семью. Он не хочет вторгаться в его личную жизнь; ведь Уильям-то не вторгался в жизнь Джека. Кроме того, Джек знает, что Герберт Гофман ушел «на покой», Алиса, конечно, им восхищалась, но Джек и его не станет беспокоить. Ну и что с того, что Гофман, скорее всего, видел Уильяма Бернса?

– Я понял, Джек. Ты подошел очень близко, и тебе стало страшно. Ты боишься того, что будет, когда ты его найдешь, – сказал Нико.

Джек промолчал, но попытался принять бравый вид.

– А еще ты боишься причинить отцу боль, а еще – боишься, вдруг он не захочет тебя видеть, – продолжил полицейский.

– Ты хочешь сказать, я могу причинить ему новую боль, сверх того, что он уже пережил? – спросил Джек.

– Я хочу сказать только одно – ты подошел так близко, что, вероятно, не хочешь делать последний шаг, – сказал Нико.

– Может быть, – согласился Джек.

Он совсем не чувствовал себя актером. Джек Бернс всю жизнь был мальчишкой, который не знал отца, мальчишкой, отцу которого запретили его видеть. Папа «бросил» его, на этом фундаменте стояла вся джекова личность; потерять этот фундамент – вот чего, вероятно, на самом деле боялся сейчас Джек. Именно так высказалась бы Клаудия, но Нико больше не произнес ни слова.

Джек решил, что знает, какую татуировку от Герберта Гофмана хотел Уильям – корабль под всеми парусами. Они у Гофмана либо уходили из портов, либо плыли в открытом море. Иногда рядом был погасший маяк, а корабль летел на скалы. Самыми знаменитыми сюжетами были «Моряцкая могила», «Последний порт» и «Последний рейс». Обычно корабли Гофмана уходили навстречу опасностям или неведомым приключениям, от татуировок веяло холодом, они все говорили «прощай навсегда» (хотя Герберт вытатуировал и немало картин в жанре «Возвращаюсь домой»).

Едва ли папа выбрал «Возвращаюсь домой», решил Джек. В том корабле, что унес Джека прочь от отца, Уильям явно видел или «Моряцкую могилу», или «Прощай навсегда». Корабль, покидающий гавань, – можно ли лучше передать неведомое будущее?

А может, Уильям Бернс остался верен себе и Герберт вытатуировал ему очередной нотный стан. Джек легко вообразил себе и это.

Из Лос-Анджелеса в Амстердам рейс прямой – десять с лишним часов в воздухе, Ричард Гладштейн устанет как собака. Он покинет Лос-Анджелес в 16.10, а в Амстердам попадет в 11.40 на следующее утро. Наверное, Ричард приляжет поспать, а вечером они с Ванфлеком встретятся в ресторане.

Два дня подряд Джек просидел в своем номере, выходя лишь в спортзал на улице Рокин. Ел он в номере, а время убивал тем, что писал письма Мишель Махер, страницу за страницей. Ничего такого, что было бы можно ей послать, из-под его пера не вышло, зато бумага в «Гранд-отеле» красивее, чем в отеле «Торни», да и листов кладут побольше.

Джек придумал хитрющий способ задать Мишель Махер вопрос про людей с татуировками по всему телу – подошел с дерматологической стороны.

Дорогая Мишель,

Хотел спросить тебя как профессионального дерматолога. Говорят, людям с татуировками на всем теле всегда холодно, но я не знаю, правда это или нет; можешь ли ты придумать какое-либо медицинское объяснение этому феномену?

Отошли мне, пожалуйста, свой ответ (поставь галочку в нужном окошке), я прилагаю открытку с обратным адресом и маркой.

Твой Джек

Джек приложил открытку с видом на канал Аудезейдс-Фоорбургвал, на которой изобразил следующее:

□ Нет

□ Да, давай поговорим об этом!

С любовью,

Мишель

Разумеется, письмо он не отослал. Во-первых, он не смог найти на почте нужную марку (чтобы открытку приняли на почте в США), во-вторых, «С любовью, Мишель» – не слишком ли много после пятнадцати лет молчания?

На второй день одиночества Джек решил было пойти к Элс на Синт-Якобстраат. Нет, он не собирался заниматься любовью с семидесятипятилетней проституткой, просто ему нравилось ее общество.

Он плохо спал, лежал ночью в кровати и воображал свое крошечное лицо, воображал, как мама взяла его на руки и подняла над фальшбортом. Джек просто улыбается и машет, словно дирижирует оркестром, а вокруг стоят люди, истекающие кровью от глубоких ран, – и в первых рядах папа.

Наверное, в Гамбурге Уильям познакомился с какой-нибудь женщиной и смог в результате забыть Джека (до той степени, до которой он мог его забыть). Ведь переписывался же папа с мисс Вурц, пока Джек учился в школе Св. Хильды. Судя по всему, Уильям не перестал думать о Джеке так уж сразу.

Приехал Ричард и сразу улегся спать, а Джек отправился в спортзал. Джек ел теперь больше углеводов и поднимал штанги потяжелее; он уже добавил пару кило, но до Джимми Стронаха ему еще качаться и качаться. Жаль только, нет упражнений для удлинения пениса.

Назойливая музыка в спортзале на улице Рокин так надоела Джеку, что он стал напевать песенку, которую мама пела только пьяная или под кайфом (и обязательно с шотландским акцентом):

Ни за что не стану шлюхой,

я ж не вовсе без ума,

знаю точно – хуже Доков

только Литская тюрьма.

Нет, нет, шлюхой я не стану,

это клятва вам моя,

никогда не быть мне в Доках,

на панель не выйду я.

Какая ирония! Ведь были времена, когда Алиса пела эту песенку в надежде, что она не позволит ей стать проституткой!

Джек вспомнил и их ежевечернюю молитву, которую они повторяли вместе, пока он был маленький. Он вспомнил ту ночь, когда мама заснула раньше его, и Джеку пришлось произнести молитву одному. Джек говорил громче обычного – потому что молился сразу за двоих: «День, что ты даровал нам, Господи, окончен. Спасибо тебе».

Вполне возможно, впрочем, что таких случаев было несколько.

Джек направился обратно в «Гранд-отель» по пешеходному мосту через канал, но остановился на полдороге посмотреть, как мимо проплывает экскурсионный трамвайчик. На корме стоял маленький мальчик, смотрел на пешеходный мост, прижавшись лицом к стеклу. Джек помахал ему, но мальчик не стал махать в ответ.

Когда Джек с Ричардом направились в сторону канала Херенграхт, в ресторан под названием «Зюйд Зееланд» на встречу с Уильямом Ванфлеком, Джек пребывал в не подходящем для беседы настроении. Он все думал о другом Уильяме – о том, отыскать которого так хотел, встретить которого так боялся.

Пять лет спустя некая юная полуодетая дама (куда моложе, чем Джек думал поначалу) сидела на диване в Джековой гостиной, в одиноком доме на Энтраде, где Джек до сих пор жил. Она листала его записную книжку и зачитывала вслух женские имена – казалось бы, ничего особенного, но именно в этот миг жизнь Джека в Лос-Анджелесе запылала синим пламенем; ей суждено было сгореть дотла, сгореть со всеми декорациями и костюмами, оставив Джека голым – чтобы он отправился наконец искать отца.