Как бы Джеку хотелось спросить Эмму, что она думает об их с Гладштейном идее! Впрочем, он решил, Эмма не перевернется в гробу, если они наймут Бешеного Билла.

Джек вышел на улицу, в дождь. Он прошел мимо «Каза Россо», кинотеатра, где крутили порнографию и устраивали живые секс-шоу (когда-то он думал, что это еще один способ раздавать советы). Он не зашел туда – смотреть порнуху, даже в качестве «работы с материалом» для «Глотателя», не хотелось.

Он вернулся на Вармусстраат, но Нико ушел патрулировать квартал красных фонарей. Пара молодых полицейских, оба в форме, сказали Джеку, что, с их точки зрения, телесериал Уильяма Ванфлека про отдел убийств снят довольно достоверно. Бешеный Билл провел у них в участке много времени, сам патрулировал квартал с настоящими копами. Ага, значит, настоящим полицейским нравится, как Билл снимает про них кино, это хороший знак, подумал Джек, и отправился в спортзал на улице Рокин.

Спортзал был ничего, только вот музыка слишком громкая и назойливая, кажется, куда-то спешишь, а Джек-то вовсе никуда не торопился. У него назначена встреча с Фемке, это Нико позаботился, но до четырех часов дня еще много времени. Спешить некуда. В «Гранд-отеле» Джеку вручили посылку – заходил Нико Аудеянс, оставил кассету с эпизодами Биллова сериала.

Джек принял душ, побрился, оделся поприличнее и снова вышел на улицу. Его путь лежал в сторону канала Сингель, в фирму Маринуса и Якоба Поортфлитов, сыновей Фемке (мать уже на пенсии). Джек сразу понял, как легко было Алисе обмануть его, внушить, что Фемке – проститутка с Бергстраат. Офис Поортфлитов находился ровно на полпути от Бергстраат к Корсьеспоортстеег – в том самом месте, где работали «дорогие» проститутки.

Как он и помнил, с кожаного дивана и из кожаного кресла видны канал, пешеходы на улице и машины. Джек узнал и другие мелкие детали в конторе, например пейзажи на стенах и восточный ковер.

Фемке опаздывала, Джек поговорил с ее сыновьями, старомодно одетыми джентльменами лет за пятьдесят. В 1970 году они учились в университете, но даже их поколение хорошо помнило органиста Уильяма Бернса, который был знаменит своими «неортодоксальными» взглядами на проституцию и по утрам играл для шлюх органные концерты в Аудекерк. Более того, ночная жизнь тогдашних студентов считалась немыслимой без визитов в Старую церковь.

– Кое-кто из нас считал твоего папу активистом, сторонником социальных реформ. Ведь он, в конце концов, очень жалел проституток, их положение казалось ему невыносимым, – сказал Джеку Маринус Поортфлит.

– Другие принимали сторону иных проституток – я имею в виду тех, кто не ходил к Уильяму в Аудекерк по утрам. Для них Уильям был очередным проповедником, они считали, что его попытки внушить им веру есть не что иное, как тайный способ отвратить их от проституции, – сказал Якоб.

– Но играл он божественно, – продолжил Маринус. – Что бы про Уильяма ни говорили, органист он был преотменный.

Контора Поортфлитов занималась семейным правом, они брались не только за разводы и дела по опекунству, но также за дела о наследстве. В деле Уильяма Бернса имелась единственная сложность – он был гражданином Шотландии, в Нидерландах же находился по временной рабочей визе. Алиса была гражданка Канады, и визы у нее не было, однако полиция позволяла иностранцам, устраивавшимся подмастерьями к тату-художникам, несколько месяцев работать без визы и не платя налогов. По истечении этого срока иностранцу предлагалось либо покинуть Нидерланды, либо начать платить налоги.

Итак, нидерландский суд отказался бы принять к рассмотрению дело об опекунстве над Джеком, потому что ни один из его родителей не являлся гражданином Нидерландов. У папы не было никаких легальных средств получить опекунство над ребенком – несмотря даже на возмутительное поведение его матери, ничуть не пытавшейся скрыть от сына свои занятия проституцией. Алису можно было выслать из страны – под тем предлогом, что она, занимаясь проституцией, вступала в половые сношения с несовершеннолетними; к тому же среди проституток у нее была совершенно мерзкая репутация – мало того, что она зазывала клиентов христианскими гимнами и молитвами, так еще и таскала по кварталу красных фонарей собственного четырехлетнего сына!

– Ты путешествовал по кварталу день и ночь на руках этой женщины, великанши среди шлюх, – сообщил Джеку Маринус Поортфлит.

– Чаще всего ты или спал, или пребывал в «овощном» состоянии, как теперь говорят, – сказал Якоб.

– Проститутки звали тебя «недельная норма покупок», так ты был похож на пакет с продуктами из магазина, только очень большой, куда влезет еды на целую неделю, – добавил Маринус.

– Итак, по нидерландским законам мою маму можно было депортировать, но получить опекунство надо мной для папы нельзя, – уточнил для верности Джек. Братья Поортфлит кивнули.

Тут появилась Фемке, и Джек снова испугался – не так, как раньше, когда она вызывала страх в качестве необычной проститутки, а по-иному: она показалась Джеку воплощением нового: каков бы ни был твой прошлый опыт, Фемке была готова показать тебе что-то новое, чего ты никогда не видел и о чем не подозревал.

– Когда я смотрю на тебя в кино, – начала, даже не подумав поздороваться, Фемке, – я вижу такую же красоту и такой же талант, как у твоего отца. Но у Уильяма была и другая черта – он был открыт, распахнут, совершенно незащищен; ты же, Джек Бернс, очень хорошо защищен, окован словно броней, закрыт на все замки, я не права?

Не дожидаясь ответа, Фемке уселась в кожаное кресло, то самое, откуда, как Джек некогда думал, она зазывала клиентов!

– Спасибо, что согласились принять меня, – сказал он.

– Я же говорю, закрыт на все замки, разве не так? – обратилась она к сыновьям, не ожидая от них в ответ, впрочем, ни кивка, ни согласия. Это был не вопрос, Фемке заранее дала на него ответ сама себе.

Ей семьдесят восемь, года на два старше Элс, до сих пор дама «в теле», но отнюдь не толстая. Одета так элегантно, словно родилась в этом платье, – Джек понял, что лишь полный идиот (или четырехлетний мальчик) мог принять ее за проститутку. Ни одной морщинки, как у хорошо ухоженных женщин, которым чуть за пятьдесят; волосы снежно-белые, свои, не парик.

– Если бы ты только был голландец, Джек, я бы получила опекунство для твоего папы в два счета! Я бы с таким удовольствием вышвырнула твою теперь уже бездетную мамашу вон отсюда, в эту ее Канаду! – сказала Фемке. – Одна проблема – твой папа ее простил. Он готов был простить ей что угодно, только бы она пообещала сделать для тебя все, как надо.

– То есть отдала бы в хорошую школу, поселила в приличном районе, создала некий намек на стабильность в жизни? – спросил Джек.

– Это ведь не так плохо, не правда ли? – сказала Фемке. – Кажется, ты жив, здоров, получил хорошее образование. Смею сказать, останься ты с матерью здесь, ничего подобного тебе не видать, как своих ушей. Кроме того, в ее тупую голову наконец проникла мысль, что Уильям не вернется к ней, не вернется никогда – впрочем, она уже в Хельсинки начала что-то соображать. Но какой же меня ждал сюрприз! Я представить себе не могла, что Уильям согласится на это – потерять право на всякую связь с тобой, если Алиса увезет тебя в Канаду и станет ухаживать за тобой как настоящая мать! Я представить себе такое не могла! Да что я – твоя мать тоже не могла себе такое представить! Ни я, ни она и думать не думали, что он на такое пойдет. Но мы обе недооценили Уильяма Бернса, недооценили, насколько он христианин.