главной их заботой было оборонять от внезапных наскоков драгоценные пушки.

Связь все время нарушалась. Подвоз тяжелых снарядов к огневым позициям по заваленным улицам был необычайно сложен, а часто и вовсе невыполним.

Агеев доложил обо всем этом командующему фронтом с раздражающей прямолинейностью, произнося множество своих любимых слов: «благоглупость», «перестраховочка», «я ответственности не боялся и бояться не буду» – и стал требовать срочного перевода тяжелой артиллерии на левобережье Волги.

Он пришел на доклад в самый для себя неудачный момент. Донесения с фронта поступали тревожные и тяжелые, войск было мало, немцы подошли к городским окраинам и, по последним данным, несколько часов назад начали штурм города. Гвардейская дивизия Родимцева была еще на подходе.

Двигались массы противотанковой артиллерии, полки гвардейских минометов, тяжелая артиллерия Ставки Верховного Командования; для подвоза войск и боеприпасов был выделен гигантский парк резерва Ставки.

Немцы, явно учуяв движение резерва к Сталинграду, поторопились начать последний штурм.

Тревога и напряжение нарастали: командиры некоторых частей то и дело обращались в штаб фронта с просьбами о переводе под всевозможными предлогами штабов на левый берег.

Вот в это-то время и явился Агеев с разговорами о немедленном выводе тяжелых пушек на левый берег.

Среди десятков просьб такого же рода эта была продиктована интересами дела. Среди десятков неправильных предложений предложение Агеева явилось объективно нужным и важным.

Десяткам людей генерал Еременко справедливо отказывал в их просьбах, но просьбу Агеева диктовала сама необходимость.

Однако свет устроен не так уж совершенно, ошибаются все люди, даже командующие. Командующий по инерции заподозрил Агеева с эвакуаторстве.

Никто из работников штаба не присутствовал на докладе Агеева. Известно было лишь, что доклад не был особенно продолжителен и что, вернувшись в свой блиндаж, Агеев швырнул папку на стол, издал странный носовой звук, дважды за ночь принимал валерьяновые капли и перекопал всю свою походную библиотеку в поисках душевного успокоения.

Потом уж адъютанты командующего рассказывали приятелям из оперативного отдела, что никому из эвакуаторов не влетело так сильно, как Агееву.

На языке адъютантов это называлось «дать дрозда».

В том, что проделал Агеев на следующий день, сказалась его самопожертвованная и чистая любовь к общему делу и к артиллерии.

Он вновь поехал в город и на свой страх – а страх был нешуточный – приказал переправить на самодельных плотах два тяжелых дивизиона на левый берег. Всем управленцам и командованию полка он строго велел оставаться в городе. Связь управления с огневиками первое время поддерживалась через Волгу проволокой, которую Агеев до замены специальным кабелем посоветовал обмазать смолой.

После дня работы подтвердилась польза перевода тяжелой артиллерии на левый берег – пушки работали неутомимо, опасность им не угрожала, вопрос о доставке тяжелых снарядов решился сам собой.

Телефонная связь ни разу не нарушалась, огневики перестали думать о немецких автоматчиках, а занимались лишь стрельбой, управленцы, командование, развязав себе руки и перестав бояться за пушки, ушли к пехоте и сообщали на огневые о движении больших масс противника, достойных внимания бога войны.

Нервная, лихорадочная стрельба на авось сменилась сокрушительным прицельным огнем.

Стало ясно, что уход тяжелой артиллерии за реку – не отступление, а жизненная необходимость. Это была первая заявка артиллерии на одну из ведущих ролей в обороне города, первый образец бесценной братской помощи заволжской артиллерии сталинградской пехоте.

Агеев вновь отправился к командующему.

Он доложил о том, что все наличные минометы, батальонные, полковые артиллерийские средства перебрасывает в город; одновременно он послал в город многих сотрудников штаба артиллерии; затем уж сказал о двух тяжелых дивизионах на левом берегу и живописал их отличную работу, подчеркнув, что управление и командование остаются в городе – «на самом что ни на есть переднем крае».

Еременко, получивший донесения, что наконец-то долгожданная гвардейская дивизия Родимцева подходит к Красной Слободе, надел очки и стал читать вновь положенный перед ним Агеевым проект приказа о занятии тяжелой артиллерией огневых позиций на левом берегу Волги.

– А как эти дивизионы сюда попали? – спросил он тонким, почти девичьим голосом и ткнул пальцем в приказ.

Агеев закашлялся, утерся платочком, но, так как еще мать приучила его говорить только правду, ответил:

– Я перевел их, товарищ генерал.

Генерал снял очки и посмотрел на докладчика.

– В виде опыта, Андрей Иванович, – поспешно добавил Агеев.

Генерал молча смотрел на лежащий перед ним проект приказа, он дышал с хрипотцой, губы его надулись, морщины собрались на лбу.

Сколько труда, волнения было вложено в эти короткие строки, в этот тоненький листок бумаги…

Артиллерия дальнего действия, сосредоточенная на левом берегу Волги и подчиненная командующему фронтом! Большие калибры, тяжелые минометы, реактивная артиллерия – «катюши»! Какой сокрушительный кулак, какая плотность огня, какая маневренность, какая быстрота сосредоточения!

Агеев стал считать про себя секунды. Он досчитал до сорока пяти, а Еременко все молчал.

«Старик под суд меня отдаст», – подумал Агеев, мысля командующего стариком, хотя был на восемь лет старше его.

Он снова вынул платочек, внимательно и грустно посмотрел на вышитую женой оранжевую шелковую меточку. В этот момент Еременко подписал приказ.

– Дельно, – сказал он.

– Товарищ генерал-полковник, вы сделали большое дело, – волнуясь, проговорил Агеев, – ручаюсь честью, в этом решении залог нашего несомненного успеха. Мы создадим невиданной силы артиллерийский кулак.

Командующий молча отодвинул приказ и потянулся к папиросам.

– Разрешите идти, товарищ генерал? – меняя голос, спросил Агеев и пожалел, что не поговорил о «перестраховочке» одного из штабных генералов.

Еременко откашлялся, посвистел ноздрями и, неторопливо кивнув головой, сказал:

– Выполняйте, можете идти! – Потом он окликнул Агеева: – Сегодня Военный Совет баню пробует на новом месте, приходите часиков в девять, попаримся.

– Обошлось, – с некоторым удивлением сказали адъютанты, когда Агеев, улыбаясь, помахал им рукой на прощание и стал подниматься по земляным ступеням.

Вот в эту удачную пору Агеева и пришел к нему на службу Даренский.

20

Ночью Даренского, назначенного на работу в штаб артиллерии, дважды вызывал начальник.

Беспокойный Агеев всегда огорчался, когда его сотрудники ночью спали, обедали в обеденный перерыв или отдыхали после работы.

Он поручил Даренскому на рассвете выехать на правый фланг, проверить, как прошла переправа орудий, какова маскировка их на новых огневых позициях, переговорить по телефону с командирами полков и дивизионов в городе, проверить связь – проволочную и по радио, обеспечение боеприпасами, побывать на дивизионных обменных пунктах.

Отпуская Даренского, Агеев сказал:

– Все время меня информируйте, каждые три-четыре часа докладывайте, связь со мной у них через второй эшелон 62-й армии. Если кого-нибудь из старших командиров обнаружите на огневых, немедленно выгоняйте в город. Имейте в