Пока 85 000 немецких солдат пытались защитить город от натиска 1,5 миллиона красноармейцев, наступавших на Берлин с трех сторон, в Вильмерсдорфе романистка Герта фон Гебхардт с дочерью Ренатой пили кофе в булочной на углу. Хозяин вырядился в форму СА, надел награды и гоголем расхаживал перед клиентами, а между тем внимание Гебхардт привлекли печальные толпы собравшихся на улице военнослужащих Фольксштурма. В жилом здании отсутствовала подача газа, и соседи соорудили себе из подручных средств шаткие печурки на балконах, а в подвале для всех двадцати жильцов строились двухъярусные нары. На протяжении следующей недели Гебхардт протоколировала процесс преображения крайне разнородных личностей – своих соседей – в «подвальную коммуну», с каждым днем безвозвратно отдалявшуюся от «народной общности»[1096].

В воскресенье 22 апреля магазины открылись вновь, дав людям возможность запастись провизией в «окна» между налетами бомбардировщиков и атаками штурмовой авиации. В тот день включилось электричество, и горожане послушали по радио «Волшебную флейту» Моцарта, а заодно и новости, сообщавшие о приближении к ним переднего края – о боях в северном пригороде Берлина Вайсензе. В понедельник поползли слухи о том, будто рабочие сражаются с эсэсовцами в старых «красных» районах города, и мужчины в округе по очереди выходили нести тревожную вахту. Очереди на улице у магазинов будоражили волны слухов о том, что заключено перемирие и составился немецкий союз с Британией и Америкой против СССР. Герта и Рената воспользовались затишьем между бомбежками и пообедали супом-лапшой в столовой, после чего вновь отправились пить кофе в местную булочную. Скоро образовался новый повод для волнений: появившиеся в их квартале солдаты оборудовали командный пункт на углу, принялись устанавливать зенитки и строить баррикады на улицах. «Все это ну совершенно неуместно», – сухо отметила Гебхардт. Прикинув шансы на выживание в условиях такого характера обороны, она сочла излишним мелочиться и экономить недельную карточную норму мяса, а потому они с Ренатой съели половину за обедом. 49-летняя романистка не сомневалась, что солдаты фольксштурма из мужчин постарше побросают оружие довольно быстро, однако она вовсе не испытывала подобной уверенности насчет 14–16-летних мальчишек с винтовками чуть ли не в свой рост и в волочившихся шлейфом по земле шинелях. «Похоже, американцы не придут. Невероятно», – отметила Герта в дневнике, охваченная мрачными мыслями[1097].

Чем меньше оставалось пространства для обороны, тем более драконовскими становились приказы. Кейтель, Борман и Гиммлер инструктировали военных, партийных функционеров и эсэсовцев оборонять каждый городок до последнего солдата и отвергать все предложения о капитуляции. Отбросив прежние сантименты в отношении применения коллективных репрессий по отношению к немцам, Гиммлер велел СС расстреливать всех мужчин «в доме, где появится белый флаг». На западе, где вермахт отступал сначала в направлении Майна, а потом Дуная, судьба каждого отдельного городка или села зависела от того, как для него «сойдутся звезды»: от военного командования, нацистского руководства, прочих гражданских чиновников и иногда от самого населения. То, как закончится война, решалось город за городом, село за селом и деревня за деревней. В Швебиш-Гмюнде партийный вожак и военный комендант приказали повесить двоих мужчин буквально за считаные часы до прихода американцев 20 апреля. В расположенном поблизости Штутгарте местная элита действовала в обход гауляйтера Вюртемберга через городского бургомистра, убеждая его вступить в тайные переговоры с командованием вермахта и добиться мирной передачи города противнику. В Бад-Виндсхайме в Нижней Франконии население взяло инициативу на себя. Двести-триста женщин, некоторые с детьми, вышли на демонстрацию и требовали капитуляции до тех пор, пока местный комендант не согласился. Но до этого подразделение гестапо из Нюрнберга успело казнить одну из женщин как зачинщицу беспорядков[1098].

Террор, охвативший Швабию, Баварию и Баден в последние недели, творили, как правило, даже не местные нацисты, а откатывавшиеся к Дунаю и к Мюнхену формирования 13-го армейского корпуса СС Макса Зимона и «летучие военно-полевые суды» майора Эрвина Хельмса, который лично объезжал южные области на сером «мерседесе» в поисках дезертиров. В селе Целлинген Хельмс велел повесить 60-летнего крестьянина и военнослужащего фольксштурма на груше в его собственном саду за одни только критические высказывания относительно перспектив продолжения сопротивления с военной точки зрения. В селе Бреттхайм Зимон приказал казнить трех жителей, включая местного функционера нацистской партии и старосту, а также развесить плакаты с угрозами сурового наказания семьям любого из обвиненных в пораженчестве[1099].

В Унтербернбахе Виктор Клемперер тоже слышал разговоры о грядущем 20 апреля немецком контрнаступлении. На следующий день, когда ничего подобного не случилось, один пожилой военнослужащий фольксштурма утверждал, будто военную стратегию «нельзя постичь с “одной логарифмической линейкой” в руке и объять “здравым смыслом”; и вообще размышлять не нужно – надо просто “верить в фюрера и в победу”!» «Подобные речи повергают меня в глубокое уныние», – добавил Клемперер. Он отметил, что Германия теперь «в основе своей состоит из Большого Берлина, если пользоваться такой расширенной терминологией, и некоторой части Баварии». К 22 апреля, прочитав статью Геббельса в честь дня рождения Гитлера, загрустил даже старый нацист Фламенсбек. В ходе обсуждения текста за кухонным столом Клемперера поразила перемена во взглядах фермера: «Новое оружие, наступление, поворотный пункт – он верил во все, но “теперь он больше ни во что не верит”. Надо заключать мир, нынешнее правительство должно уйти. А я разве думал, что нас всех депортируют?»[1100]

Между тем колеса машин административного управления на местах продолжали крутиться. Баварскому Министерству финансов пришлось самому печатать банкноты, но жалованье выплачивалось вовремя и в полной мере всем бюджетникам, начиная с армейских генералов до технического персонала и заканчивая уборщицами в мюнхенском полицейском департаменте. 23 апреля мюнхенская “Бавария” обыграла земляков из «Мюнхен‐1860» со счетом 3:2. Несмотря на режим террора, охватившего Баварию в апреле 1945 г., люди не закрывали рты и продолжали высказываться как за войну, так и против нее. По мере приближения фронта к каждому отдельному городу или селу становилось все яснее, что непосредственная угроза населению исходит не от американских, а от немецких солдат. Когда часть дивизии гитлерюгенда появилась в Унтербернбахе, Клемперер никак не мог решить, на кого больше похож личный состав соединения: на наемников времен Тридцатилетней войны или на участников крестового похода детей. 23 апреля капитулировал Регенсбург, и американцы продолжили продвижение дальше на юг от Дуная в направлении Аугсбурга. 27 апреля один старик из Тироля спросил Виктора Клемперера, будут ли американцы и русские сражаться, когда окажутся друг перед другом. На взгляд Клемперера, в данном случае приходилось иметь дело с последним отблеском усилий Геббельса поддержать в народе веру, будто Германию могут спасти американцы. На тот момент никто в Унтербернбахе еще не знал, что советские солдаты и американцы встретились около Торгау на Эльбе двое суток назад[1101].