18 апреля сын Августа Тёппервина, Карл Христоф, перешагнул семнадцатилетний рубеж. В тот же день его письмо достигло отца, продолжавшего службу в тиши чехословацкого Петерсдорфа. Как рассказывал Карл Христоф, его с товарищами зачислили в фольксштурм и после прохождения длившейся четырнадцать суток подготовки в бывшем лагере Имперской службы труда они принесли воинскую присягу. Парень старался показать приверженность религиозным и моральным стандартам отца, хотя это заставляло его чувствовать себя отделенным от товарищей. «От этого не становится легче обрести внутренний покой, но так оно и к лучшему, – писал он. – Успех не в нашей власти. Но Гёте, безусловно, прав: “Чья жизнь в стремлениях прошла, Того спасти мы можем”[1072]». Карл Христоф сокрушался по поводу холодности товарищей к религии и их любви к джазу, но чувствовал себя обязанным защищать их патриотизм:

Он признавал: «Есть такие, кто вовсе не рвется туда, – но тут же спешил заверить отца: – У меня нет подобных колебаний. Однако это на самом деле стоило мне немалых усилий… под водительством Божьим! Чего еще нам желать для нас самих? И нашего отечества под водительством Божьим? Твой Карл Христоф»[1073].

К тому времени Август Тёппервин наконец-то перестал доверять фюреру и его пророчествам. Когда 15 апреля американцы подступили к Золингену, он уже не питал иллюзий: «Теперь можно сражаться лишь за поражение с честью!» Поздравляя Карла Христофа с днем рождения, он отправил сыну стихотворение Йозефа фон Эйхендорфа «Солдат»:

Слова помогали Августу Тёппервину кое-как мириться с тем фактом, что его сыну вот-вот предстоит подлинная опасность оказаться в кошмаре сражения без шанса на победу[1075].

Когда на исходе марта американцы подходили к Пфорцхайму, Эрнст Арнольд и Эрна Паулюс всё лили слезы по пропавшему без вести еще в ноябре 1943 г. Гельмуту. Как признавалась Эрна, «даже думать о Гельмуте страшно». Его жертва стала казаться им бессмысленной, ибо она и муж в конце концов осознали очевидное: война окончательно и бесповоротно проиграна. «Мы хотим только спокойно сидеть здесь и ожидать того, что уготовила нам судьба, и не терять надежды, что однажды мы соберемся все вместе, а наш милый дом останется цел», – писала она дочерям, продолжавшим работать в главной медсанчасти в Хайльбронне. Известий от них не поступало, а по радио то и дело сообщали о бомбежках города[1076].

Подразделение фольксштурма Юргена Хайтманна проходило подготовку севернее Фульды, когда прямо по их лагерю открыли огонь американские танки. Семьдесят мальчишек попросту сбежали, но имевшееся оружие не бросили и в середине второй половины следующего дня добрались до лагеря Имперской службы труда. Там их накормили и даже угостили сладостями, но местные жители посоветовали торопиться, поскольку американские танки уже подошли к селу. Рота Юргена разделилась на малые отряды в расчете незаметно пробраться через леса в Тюрингию. По дороге попадались следы форсированного марша узников концентрационных лагерей – судя по валявшимся в канавах телам, эсэсовцы пристреливали отставших от колонны. Когда подростки нагнали ее, Юрген сам сделался свидетелем убийства. Маленький отряд на протяжении десяти суток шел в Тюрингию, перехватывая провизию у попадавшихся по пути частей вермахта, ночуя на хуторах, на полу в школьных зданиях и в лесу. Наконец они услышали рокот американских грузовиков на ближайшем шоссе и поняли, что опоздали. В то время как майор с Рыцарским крестом на груди расставлял другие отряды для последнего боя, их командир утром 16 апреля приказал своим бойцам спрятать оружие и форму в лесу и, освободив мальчишек от обязательства несения службы, велел отправляться по домам[1077].

В середине апреля две трети группы армий «Б» уже не имели боеприпасов для противодействия. Части таяли по мере того, как их личный состав растворялся в лесах и городах Рура. 15 апреля земляки Августа Тёппервина в Золингене принялись разбирать противотанковые заграждения; на следующий день почти все солдаты в городе обзавелись гражданской одеждой. Даже главнокомандующий переоделся в неуклюже сидящий костюм и спортивную фуражку. 17 апреля, в день падения Золингена, он приказал войскам «исчезнуть». Кое-кому это удалось, однако 317 000 человек, включая тридцать генералов, сдались в плен; но Вальтера Моделя среди них не было. Раздираемый здравым смыслом с одной стороны и гордым чувством верности долгу – с другой, генерал-фельдмаршал поступил именно так, как ожидал Гитлер от Паулюса под Сталинградом, – отправился в лес и застрелился. В тот день американская 97-я пехотная дивизия вошла в Дюссельдорф. Марианна Штраус настолько привыкла к постоянно маячившей перед ней угрозе разоблачения, что лишь через десять суток осознала очевидное – оно ей больше не угрожает[1078].

9 апреля 1945 г. Геббельс описывал рейх как узкую полосу земли, протянувшуюся из Норвегии до Адриатического побережья Северной Италии. Дислоцированные на фронте по Одеру армии Хейнрици ждали возобновления советского наступления. На трех эшелонах обороны немцы разместили миллион солдат при 1500 танках и прочей бронетехнике, 10 400 артиллерийских орудиях и 3300 самолетах, в основном истребителях. Грозная сила. Но по ту сторону передовой ей противостояли примерно втрое большие войска при более чем 6000 танков, 41 000 артиллерийских орудий и 7500 самолетов. С поступлением данных о переходе Рейна британцами и американцами и о блокировании ими сильнейших германских армий в Рурском бассейне, оборона рейха по Одеру утратила стратегическую ценность: при отсутствии четкой линии фронта на западе спасти остатки Третьего рейха, продолжая удерживать Красную армию на Одере, стало невозможным. Британцы продвигались по Северо-Германской низменности к Гамбургу и Эльбе; американцы и французы наступали через Рурскую область, Гессен и далее на юге. По мере того как на протяжении трех последних недель войны в Европе «тысячелетний» рейх неумолимо рушился раз и навсегда, вышеперечисленные упрямые факты сильнейшим образом сказывались на характере немецкого поражения на местном и региональном уровнях[1079].