Именно в таком состоянии, думая о детях, почему-то связывая с ними образы радуги, разноцветного воздуха, волшебного свечения небес, он сидел в своей замоскворецкой квартире, когда в дверь позвонили.

На пороге стоял Веролей. Улыбнулся своей вымученной улыбкой, рождая странное ощущение чего-то нестойкого, зыбко-водяного, сопряженного с образом плывущей водоросли. Стрижайло подозревал, что в основе его имени лежит понятие «вероломный», даром, что он был посланцем Потрошкова, коварного эфэсбэшника, чья суть — вероломство и обман, а маска — коварное обольщение. Но на этот раз появление Веролея не вызвало у Стрижайло тревогу, а, напротив, необъяснимое сочувствие и сострадание. Было видно, что этот человек страдал каким-то тайным недугом, мучился собственным несовершенством, жил в таинственном раздвоении, что доставляло ему постоянную боль.

— Простите, ради Бога, — Веролей топтался в дверях, готовый, если обнаружится малейшее недовольство хозяина, повернуться и исчезнуть, как исчезает тень промелькнувшей рыбы, всплеск водяной травы. — Я без звонка… Счел благоразумным не звонить… Нет особой причины… Если помешал, ухожу…

— Нет, нет, — ввел его в дом Стрижайло, впервые почувствовал его самоценность, которая прежде скрывалась за ролью секретного порученца, а теперь была очевидна, обнаруживала себя страданием. — Я абсолютно свободен. Даже, кажется, думал о вас.

— Не удивительно, я думаю о вас постоянно. Простите мне мою откровенность, но вы единственный человек, в котором я встречаю сочувствие. Вижу вашу живую душу, нуждаюсь в общении с вами, пусть мимолетном. Мне надо вам кое-что сообщить, единственно вам. Быть может, потом я не буду иметь возможность. Вот я и решился.

— Очень рад, проходите, — Стрижайло под руку ввел нежданного гостя в кабинет, усадил в удобное кресло, налил ему и себе крепкого чая в чашки саксонского фарфора.

— Видите ли, — Веролей благодарно отхлебывал чай, испытывая наслаждение не столько от благородного напитка, сколько от несвойственной ему роли гостя, а не «посланца по казенной надобности», каким воспринимало его большинство людей. — Окружающие склонны видеть истоки моей фамилии в слове «вероломный», но это заблуждение. На самом деле «Веролей» — это сокращенное «Верность Ленину». Такое имя мне дал Потрошков, мой куратор, шеф и, я вам открою тайну моего происхождения, — мой генный инженер. Ибо я был выращен в спецлаборатории ФСБ по специальному заданию Потрошкова в стеклянной вазе, куда налили три литра воды, доставленной с Белого моря. Отцовская клетка была взята из предстательной железы Юрия Владимировича Андропова и привита к клеточной ткани морской капусты, научное название которой «анфельция», и которая в изобилии водится по всему побережью Белого моря. В каком-то смысле, я являюсь потомственным чекистом, обладаю склонностью к рискованным авантюрам. Но с другой стороны я, в известном смысле, — помор с характером этого северного, одаренного народа, к которому принадлежал Ломоносов. Вот почему многим мой характер кажется противоречивым, подверженным смене эмоций. Действительно, когда я прохожу мимо здания на Лубянке и вижу мемориальную доску Юрию Владимировичу, меня охватывает сыновья гордость, и я сияю от счастья. Но когда я прохожу мимо магазина «Дары моря» и вижу мелко нарезанную морскую капусту, мне кажется, я умираю от горя, вижу мою замученную, изрубленную мать. Кстати, однажды я заметил вас в рыбном отделе «Рамстора», вы смотрели на палтуса горячего копчения, и у вас было выражение несказанной муки…

Стрижайло сострадал сидящему перед ним человеку. Ему стала понятна природа его тайного мучения, неизбывной неутоленности, изъедавшей душу тоски. Он был сотворен из двух несовместимых видов материи. Предстательная железа конфликтовала с растением моря. Больной чекист-реформатор не сочетался с богатой йодом водорослью, которую шторм отрывает от донных камней, выбрасывает на берег, и скользкие ленты истлевают на берегу, давая приют многочисленным рачкам и улиткам. Он знал, что синтез таких противоречивых начал возможен через внутренний взрыв, великое прозрение, небывалое чудо, которые дает любовь и святая жертва. Веролея обошло откровение, и он обречен до смерти нести в себе трагическую двойственность.

— Должен заметить, что во время моего вырастания в вазе ко мне приходил Потрошков, мы оставались одни, и он мне зачитывал материалы антитроцкистских процессов, где перечислялись злодеяния Троцкого и его клики. Он не раз упоминал знаменитое ленинское высказывание об «Иудушке Троцком», говорил, что я должен хранить верность Ленину и никогда не забывать этого ленинского определения. Одним словом, я вырос антитроцкистом, и чекист Меркадер, зарубивший Троцкого ледорубом, и художник Сикейрос, совершивший покушение на Троцкого, являются моими кумирами. Когда я вышел из лаборатории и в расцвете сил начал карьеру в ФСБ, Потрошков приблизил меня к себе и дал понять, что впереди меня ожидает спецзадание, которое принесет мне славу, не меньшую чем у Меркадера, и звезда «Героя России» воссияет у меня на груди…

Стрижайло слушал сидящего перед ним человека, который вдруг начинал морщиться от боли, как если бы его мучило воспаление предстательной железы. Но потом глаза его начинали сиять восхищением, будто он пел дивную поморскую песню: «И где кони?», в которой раскрывалась космогония северных славян. Он не понимал до конца Веролея, не понимал, что заставляет того исповедоваться. Видел в нем беззащитного одинокого человека, нуждавшегося в сочувствии.

— Несколько дней назад Потрошков открыл мне суть спецзадания, во имя чего я вызревал в банке с морским рассолом, сквозь который пропускали слабый электрический ток и импульсы ультразвука, модулированного голосом Юрия Владимировича и шумом беломорского прибоя.

Суть задания в следующем. Я должен встретиться с литейщиками завода «Серп и молот», теми, что принимали участие в теледебатах между аграрником Карантиновым и членом ЛДПР Золушкиным. По эскизам Потрошкова из лучшей стали они отольют ледоруб, точно такой, каким был умерщвлен Троцкий. Инструмент отшлифуют, покроют никелем, положат в сафьяновый футляр. Я повезу этот футляр в Лондон, вместе с ним явлюсь в загородный дворец Верхарна, преподнесу ему этот подарок Потрошкова. А когда он станет рассматривать золотую вышивку на подкладке футляра, возьму ледоруб и пробью ему череп, как это сделал герой Советского Союза товарищ Меркадер, устраняя злейшего врага нашей Родины. После этого я проживу едва ли минуту. Телохранитель Верхарна, араб Ахмет, служивший во французском Иностранном легионе, выпустит в меня обойму своей «беретты». И я никогда не узнаю, буду ли награжден Звездой Героя, или же мой подвиг останется неотмеченным и забытым…

Стрижайло казалось, что Веролей ищет смерти. Ждет благословенную пулю, которая прекратит его страдания. Рассечет две плохо сросшиеся половины его существа, и они с облегчением расстанутся. Одна полетит к Кремлевской стене, где покоится прах таинственного масона, загадочного чекиста, смертельно больного Генсека, замышлявшего перестройку. Другая помчится на студеный Север, где серебрится дранка на старинных шатрах, гуляет в приливе семга, благоухает по всему берегу выброшенная из моря анфельция.

— Верхарн должен умереть, ибо он поставлял Потрошкову чеченских «черных вдов», которые совершили теракты в метро, в самолете, на рок-фестивале, в ресторане «Козерог». Уничтожив Верхарна, Потрошков уничтожит свидетеля. Однако уже подготовлен еще один теракт, страшнее всего, что было. Я подслушал разговор эмиссара Масхадова, большого друга Верхарна, когда тот орал на свою возлюбленную, английскую актрису: «Ты, сука поганая, — кричал он милой женщине, натягивая ошейник. — Не хочешь жрать пшенную кашу, будешь жрать мертвых детей. Скоро мы убьем такое количество детей, что русские войска в ужасе убегут из Чечни и сделают Аслана Масхадова Президентом России. Мы будем убивать их тысячами, и земля станет красной от детской крови. Уже подготовлены отборные моджахеды. Они нападут, как буря, как карающий меч Аллаха. Детские головы, отсеченные этим мечом, покатятся, как бесчисленные биллиардные шары. Так и быть, я дам тебе поглодать отрезанную детскую ручку, а то у тебя от пшенной каши жопа высохла». С этими словами он кинул ей на пол куриную косточку. Та пролепетала: «Сенкью» и стала ее грызть. Не знаю, где и когда совершится теракт, но он будет ужасен. Потрошков замышляет нечто, что он называет «перекодировкой мира», и это будет неслыханное злодеяние. Я это вам сказал потому, что вижу в вас отважного, деятельного, гуманного человека. Попробуйте предотвратить теракт и спасти детей. Не выведенных в колбе, а настоящих, жизнь которых может быть прекрасной и долгой…