Красный закат — значит завтра будет ветрено. «Не для меня, — поправился Луганов. — Меня здесь уже не будет. Я буду завтра в Москве. В Москве, с Верой. На этом нельзя было остановиться, успокоиться, этого нельзя было себе представить». Но и сосредоточить внимание и слушать было трудно. Слишком яркая лампа расплывалась жирным пятном в сизом от дыма воздухе. Отсвет ее играл на графинах и рюмках, на высоком, слегка полысевшем лбу Волкова. И опять Луганов почувствовал фантастичность, присутствующую здесь, в этой комнате, разлитую повсюду кругом. Что-то ускользающее, тревожное, чего он не мог определить словами.

— Я всю жизнь честно служил партии и революции, — вдруг донеслось до него из ускользающей нереальности. — Я считал, что несчастья русского народа только временны, что они необходимы для блага всего мира и самого русского народа. И вот я вижу, что я ошибся. Не в революции, нет. Я по-прежнему убежден, что, только пройдя через революцию, мир будет счастлив. Но я не верю больше в революцию, принесенную в мир нами. Я не верю больше, что мир может быть спасен революцией, начавшейся в России. Мы, русские, исказили идею коммунизма, извратили и искалечили революцию. Мы превратили зло, без которого не может обойтись ни одна революция, в самоцель революции. Зло всегда сопутствует революции, зло, несправедливость, страдание, — но мы превратили их в смысл революции. Революция сама по себе — добро. Зло сопутствует ей только временно, как беспорядок, как неурядица не вполне еще налаженного дела. Зло должно исчезнуть, раствориться в благе, в справедливости, в созидании.

Но русская революция подменила добро злом. Русская революция только разрушала, не созидая ничего. Зло эволюционировало, меняло формы, но оставалось по-прежнему злом. Революция продолжалась — разрушительная, свирепая, как в первые кровавые дни. Русская революция, длящаяся уже столько лет, приняла чудовищные формы на русской земле. Ведь революция, как и кризис в болезни, — всегда кратковременна. Но у нас она из кризиса превратилась в хроническую болезнь. Россия, как тяжелобольной, мучается в кризисе и не может выздороветь. И не может умереть. Мучается. И революция, которую Россия принесет миру, будет тоже мучением, только мучением…

Луганов положил руку перед собой на стол так, чтобы смотреть на часы на руке. Тонкая, длинная секундная стрелка с невероятной быстротой справлялась с временем. «Вот она обежала круг, и еще одной минутой стало меньше, еще на одну минуту меньше ждать, еще на одну минуту меньше жить», — подумал он по привычке. Но теперь это было неправда. Жизнь начнется завтра, в Москве. А здесь, и потом в вагоне, только ожидание жизни. Скорей бы, скорей бы оно кончилось. Еще одна минута, еще две минуты прошло… Голос Волкова не мешал часовым стрелкам уничтожать минуты, не останавливал их. Теперь Луганову казалось, что это не голос Волкова, а громкоговоритель в соседней комнате. Он снова прислушался.

— …Народ? Ну конечно, наш народ пойдет воевать. Это тебе не европейцы? Пойдет! Заставят! Кстати, заставлять будут со всей бутафорией «патриотического порыва».

Во время нэпа членам партии было приказано — «учитесь торговать». Теперь нам прикажут — «учитесь любить родину». И будем учиться. Стахановскими темпами, в ударном порядке. По радио, в школах, в кино, в газетах — всюду. Отечественная война двенадцатого года, биографии героев с Суворовым во главе и прочая, прочая. Родина-мать! Слава героям! Умрем за родину! Ура! Ура! Ура! Заиграют марши. Не удивлюсь, если заблестят погоны. Те самые золотые погоны, которые в начале революции вместе с кожей срезали с плеч офицеров. Зазвонят колокола. Вернут из ссылки попов, еще не подохших от тифа и голода. Может статься, сам Великий Человек подойдет под благословение патриарха всея Руси на Красной площади под звон сорока сороков. И такая получится Святая Русь, что батюшки-цари позавидуют на том свете. Святая Русь всерьез и надолго. А когда наступит победа, тут ей и крышка. Ведь Святая Русь, как «родина-мать», как и весь патриотизм, только подсобные средства, продукт скоропортящийся, сегодня в цене, а завтра на свалку — скис, протух.

Придет время, и снова снимут погончики вместе с кожей кой-кого из особенно рьяно научившихся любить «родину-мать». Да и тем, кто поволокут патриарха всея Руси на расстрел, ловчей будет волочить без погон. Тут и еврейский вопрос может выплыть. Заметил ли ты, что на верхах отношение к ним уже начало меняться, что их положение слегка заколебалось? Еще почти незаметно, но признаки все-таки есть. Евреи слишком талантливый народ, и каждый еврей — индивидуалист. Они уже сделали свое дело. Не удивлюсь, если в один прекрасный день Академия наук по приказу партии объявит, что Протоколы сионских мудрецов — подлинны. «Все трудящиеся — на борьбу с еврейским фашизмом» — лозунг не хуже всякого другого. Великому Человеку будет даже приятно.

Все это будет потом, после победы. Оттого, что мы в конце концов все-таки победим. Непременно победим. И тогда — что же будет тогда?

«Россия — только трамплин для мировой революции», — сказал тот, кто лежит в Мавзолее на Красной площади. Кстати, вовремя для себя он умер. «Россия — трамплин мировой революции». Этого Великий Человек не забывает. Чем сильнее удариться ногами в трамплин, тем прыжок выше. Не беда, если трамплин треснет, если пол-России будет перебито на фронте, вымрет от голода, если волки будут ходить по городам. За красный флаг над Берлином, над Парижем и Лондоном — это просто дешевка… Ведь русские солдаты не просто пушечное мясо, они еще, как и все вообще русские люди, пушечное мясо революции. Им даже не дадут отдохнуть, для них не будет передышки. Их погонят вперед. Вперед — по еще дымящимся развалинам, по еще не засыпанным могилам. Вперед — за мировой революцией!

Волков сделал паузу и взглянул Луганову прямо в глаза:

— Разобьем Германию. В этом не сомневайся — разобьем! Ну а когда победим? — Волков встал и широко взмахнул рукой.

«Должно быть, действительно чувствует себя на трибуне», — подумал Луганов.

— А когда победим? — Голос Волкова зазвенел от напряжения. — Тогда что? Что тогда? Победа. Что тогда принесет победа русскому народу, что принесет русская победа остальному миру? — Волков закрыл на мгновение глаза, лицо его казалось теперь грязным и запыленным. — Страшно подумать, что было бы с Россией, если бы Гитлер победил. — Он вздохнул и сделал новую паузу. — Страшно, — повторил он глухо. — Но не менее страшно представить себе, что будет, когда Россия победит. Бедная Россия, бедная Европа, бедный мир!.. — Он устало закрыл глаза, но через мгновение он уже продолжал: — И они дадут себя погнать, эти усталые, заморенные, полуживые люди. Не только дадут погнать, но и