Я за пультом слушал да облизывался.

Тюрин стоял на стреме, выглядывал в приоткрытую дверь. Наконец шепнул мне: «Есть! Они в коридоре».

Теперь оставалось дождаться ПСВ. Она не замедлилась – и все совпало отлично:

– индикаторы показали приближение резонанса; я включил музыкальный сигнал, кивнул Радию; он зажег над дверью в коридоре табло «Не входить! Идет эксперимент» – только на сей раз оно означало приглашение войти, – и Стрижевич ввел в комнату Лену Кепкину, плотно сложенную женщину с широким чистым лицом, темными бровями и усиками над верхней губой; не знаю, что он говорил ей, выдерживая в коридоре, только вид у нее был решительный, губы плотно сжаты.

– Все назад! – Я нажатием клавиш откатил электродные тележки.

Смирнова с возгласом: «Ах, боже!..» – отскочила, одернула халатик. Гера увидел восходящую на помост супругу. Лицо его выразило смятение. Он беспомощно шевельнул руками, жалко улыбнулся, ерзнул в кресле – и исчез. Был и нет.

Конечно, это было жестоко по отношению к Лене. Она едва не грохнулась в обморок. Дали воды, успокоили, заверили, что вечером Гера вернется домой, как обычно, ничего страшного не случилось, обычное внепространственное перемещение и т. п. Так оно, кстати, и было, мы не врали Лене: вернулся домой после работы во всех вариантах Кепкин-ординарный.

Но главное – опыт удался.

Определенно могу сказать, что Лена Кепкина своего Геру не бьет – жалеет и любит. Просто была как-то в коридорном перекуре высказана такая гипотеза. Кепкин, на свою беду, завелся: «Что-что?! Меня-а?!» И пошло. У нас это просто.

Но после такого перехода ему теперь трудно доказать обратное.

…В варианте, где Сашка до Нуля не дожил, все придумал я сам. А за Леной послали с надлежащей инструкцией техника Убыйбатько.

У Нуль-варианта тоже есть варианты. Тот, который со Стрижевичем, – дельнее, выразительней.

– Прлисутствовал сегодня прли интерлесном рлазговоре, – сообщает Герка, беря стул и усаживаясь возле сварочного станка. – Ехал в служебном автобусе вместе с дирлектором и Выносовым. Наверлно, их машина испорлтилась. Выносов меня, конечно, узнал, спрлашивает: «Ну, как там у вас обстановка?» – «Ждем ученого совета», – отвечаю. «Скорло будем обсуждать, – говорит, – только не поступите прлежде с Павлом Федорловичем, как прлидворные с Екатерлиной…» Алка, – Кепкин поворачивается к лаборантке, – что он имел в виду?

Той льстит, когда у нее консультируются по истории. Но сейчас она отвечает кратко и с превосходством:

– При мужчинах нельзя.

– Ну и ладно. – Гера снова поворачивается ко мне. – Потом Выносов говорлит дирлектору: «Непрлиятная, говорлит, ситуация». А тот ему: «Все из-за скорлопалительности. Торлопимся заполнять штатное рласписание, берлем кого ни попадя». А Выносов: «Но, Иван Иванович, все-таки Урлалов создал лаборлаторию!» А дирлектор: «Да, но что создала его лаборлатория?» Вот.

(Нет, конечно, передо мной сейчас Кепкин-здешний, по уши погрязший в делах и отношениях этой н.в. линии. А где тот, мой перешедший коллега, куда его занесло? Когда я позавчера переходил из Нуля, его не было уже дней пять. Вернулся ли?)

– Ну а вывод какой? – спрашиваю я.

– Вывод? Шатается Пал Федорыч-то. Дирлектор – он ведь, так сказать… – Гера смотрит на меня со значением.

– Чепуха. Подумаешь, директор сказал… Выкрутится Уралов и на этот раз, ему все как с гуся вода.

– Знаешь, – Кепкин оскорбленно встает, – когда ты прликидываешься идиотом, у тебя получается очень похоже. Прлосто один к одному!

Смирнова фыркает за моей спиной.

Я тоже поднимаюсь:

– И из-за подслушанной сплетни ты отвлекаешь меня от дела?! Постой… что это у тебя под глазом? Граждане, у него под глазом синяк.

– Опять?! – с хорошо сделанным сочувствием произносит Толстобров.

– Где? Где?! – Гера смотрится в зеркальную шкалу гальванометра. – Это чернила… – Он слюнит палец, пытается стереть, но поскольку пальцы в тех же чернилах, синяк становится еще заметнее. Тем временем его окружают все.

– Похоже на отпечаток утюга, – определяю я. – Тыльная сторона. Хотя бы в полотенце заворачивала.

– Кино-о! – стонет Алла.

– Герман Игоревич, – скалится Убыйбатько, – вы бы сбегали в медэкспертизу, взяли справку о побоях – и в суд!

Кепкин теперь предельно лаконичен. Он берется за ручку двери, обводит всех взглядом исподлобья:

– Пар-ла-зи-ты! – и выходит.

Минуту в лаборатории длится веселье, потом все утихомириваются. Только Андруша еще долго хмыкает и крутит головой над схемой.

Все-таки Кепкин перебил настроение, отвратил от идеи. Слишком многое напомнил. «Да, но что создала его лаборатория?» Вот именно: одни попытки и провалы. Под водительством Павла Федоровича Уралова.

Неужели он и здесь выкрутится на ученом совете? Вероятней всего, да. Ведь вышел он цел и невредим из всех вариантов провала «мигалки», даже катастрофических, в которых сотрудник погиб. В таких случаях снять начальника следует хотя бы из соображений приличия, а вот нет, обошлось. Доктор Выносов за него горой, пестует в ученые. Но сейчас Паша шатается, Герка прав. И если поднапереть всем, то?.. Ведь он еще «и.о.», диссертации не сделал.

…Ну вот, отвратив от эксперимента, втянул меня другим концом в водоворот лабораторных страстей этот черт картавый. Так я завязну надолго.

Закончу-ка я лучше опыт на сварочном станке, закруглюсь хоть с этим для душевной свободы.

Прилаживаю снова на нижнем электроде наполовину изуродованную матричную полоску. Осторожно подвожу верхний штырь к искорке германия с никелевой, с мушиный след, нашлепкой. Дожимаю педаль – и… хруп!

Мысленно произношу ряд слов, заменяемых в нашей печати многоточиями. Нет, я что-то не так делаю. Надо иначе. Как?..

На подоконнике зазвенел телефон. Встаю, подхожу, беру трубку:

– Да?

– Лаборатория ЭПУ? Попрошу Самойленко.

– Я слушаю, Альтер Абрамович. Здравствуйте.

– Алеша, здравствуйте. Алеша, ви мне нужен. Надо яко мога бистро списать «мигалку». Она же ж у вас на балансе! Зачем вам иметь на балансе неприятности? Надо списывать, пока есть что списывать.

– Ясно, Альтер Абрамович, вас понял. Иду.