— А что с мальчиком?

— Все в порядке, — сказал Борс. — Кажется, я здорово его удивил. — Он усмехнулся. — Я их всех удивил, этих негодяев. Ты лучше поторопись, а то Людовико вернется в город и опорочит твое имя.

Тангейзер спросил:

— Мы еще увидимся с тобой?

Борс помотал головой.

— Не по эту сторону мироздания.

Он указал вверх, на не дающее тени дерево. Три жирных ворона сидели рядом на одной ветке и с любопытством поглядывали на них.

— Они прилетели, чтобы проводить мою душу на другую сторону. Но ты не горюй, потому что я отомстил за свою честь и примирился с Богом. Дорога была длинная, но в конце меня ждало зрелище куда более величественное, чем я заслужил.

Тангейзер обхватил ладонью шею Борса и пожал. Он представлял себе этот момент много раз. Смерть своего лучшего друга. И вот момент настал, а горе оказалось тяжелее, чем он мог перенести, он был не в силах даже говорить. Тангейзер сглотнул, подавляя эмоции, и улыбнулся.

— Когда ты вернешься в Венецию, — сказал Борс, — продашь наши товары и подсчитаешь вырученное золото, отдай мою долю семье Сабато Сви. Он, конечно, был чертов жид, и, если мне суждено отправиться в ад, мы там с ним будем пить за твое здоровье целую вечность, но его родне моя добыча принесет больше пользы, чем тебе.

Борс сдержал подкативший к горлу спазм. Он утер рот, поднял руку и взял Тангейзера за плечо. Несмотря на плачевное состояние, хватка у Борса была по-прежнему стальная.

— Гуллу отвезет мое тело обратно в Эль-Борго, — сказал он. — Ты проследишь, чтобы меня похоронили как полагается?

Тангейзер кивнул. Он еще раз пожал широкую бычью шею, потому что язык отказывался ему служить.

— А теперь поцелуй меня, дружище, и иди, — сказал Борс, — потому что я терпеть не могу долгих прощаний.

Тангейзер обхватил его крупную голову обеими руками. Он поцеловал друга в губы.

— Вместе до конца, — сказал Тангейзер.

— До самого конца, — отозвался Борс.

Тангейзер тяжело сглотнул, поднялся и пошел к Бураку.

— Матиас! — позвал Борс.

Тангейзер обернулся. Посмотрел в бесстыжие серые глаза северянина.

— Оставайся с леди Карлой и не валяй дурака, — сказал Борс. Он усмехнулся. — Из вас получится отличная пара, лучшая со времен Соломона и царицы Савской.

Он сделал могучий вдох, словно собираясь захохотать над собственной шуткой, как делал это обычно, но что-то внутри его оборвалось, и он уже не выдохнул. Голова его откинулась на ствол дерева. Так умер Борс из Карлайла.

Тангейзер сел на Бурака и поскакал в поднятых ветром вихрях пыли к ущелью.

* * *

Два рыцаря и полуголый мальчишка выехали с грязной равнины и двинулись по дороге, ведущей к высотам Коррадино. Ехали они так медленно, что с тем же успехом могли бы ползти на четвереньках. На вершине холма они остановились. Со всех сторон их окружали турецкие траншеи, а еще — наскоро сооруженные шалаши, брошенные доспехи, разбитые пушки, сломанные кости, человеческие и лошадиные, с лоскутами присохшей к ним кожи или шкуры. А внизу расстилался пейзаж, который, как думал Орланду, ему больше никогда не увидеть.

Большая гавань сверкала сапфирными искрами. Два полуострова, Лизола и Эль-Борго, которые он знал как свои пять пальцев, кажется, изменились навеки. Громадная защитная стена была разбита от форта Сент-Микаэль до Калькаракских ворот, вдоль нее тянулся ров, заваленный бесчисленными покойниками. Целые кварталы обоих городков выглядели так, будто их втоптал в землю разбушевавшийся великан. Пробитые ядрами лопасти мельниц Лизолы больше не вращались, несмотря на усиливающийся сирокко. Но из этого похожего на некрополь места несся не умолкающий звон церковных колоколов, которые среди развалин возвещали о возвращении жизни, надежды и будущего.

Горло Орланду сжалось. Мусульман прогнали с этих берегов — с берегов, на которые им и не следовало приходить, но он наблюдал их истребление на заливе Святого Павла с тоской, нисколько не меньшей, чем та, какую он чувствовал по погибшим в Сент-Эльмо. Он задумался, что сказал бы Тангейзер, а Тангейзер сказал бы, что это не имеет значения, все уже закончилось, а значение имеет только то, что ждет их впереди. Орланду обернулся посмотреть на Людовико.

Черный рыцарь, смертельно раненный, представлял для него загадку. Людовико из Неаполя. Он никогда о нем не слышал, а он-то думал, будто знает всех самых бравых рыцарей ордена. Еще с ними был мрачный одноглазый молодой человек, которого Эскобар де Корро называл Анаклето. Орланду думал сначала, что эти люди товарищи Тангейзера. Но потом на них напал в ущелье Борс и едва не перебил всех. Людовико теперь сидел в седле, наклонившись вперед. Он делал короткие неглубокие вдохи. Его терзала невыносимая боль. Людовико заметил, что Орланду смотрит на него, и поднял голову.

— Ты рад, что остался дома? — спросил он.

У него был мягкий голос. Черные, как обсидиан, глаза по-прежнему светились чем-то похожим на любовь.

— Да, господин, — ответил Орланду. — Я ваш вечный должник.

Людовико сумел улыбнуться.

— У тебя манеры и выправка взрослого мужчины. У кого такой мальчик, как ты, мог этому научиться?

— У великого капитана Матиаса Тангейзера, — сказал Орланду.

Людовико кивнул, словно именно так он и думал.

— Лучшего наставника и быть не может.

Смущение Орланду усилилось.

— Так, значит, вы с ним знакомы?

— Мы неразрывно связаны с ним по воле Господней. Что же касается твоего долга, считай, что он уже оплачен, и оплачен с лихвой.

Улыбка Людовико превратилась в гримасу, когда боль пронзила ему внутренности, он согнулся пополам. Он не издал ни звука, спазм прошел, и Людовико снова поднял голову.

— Я хотел отвезти тебя к матери, к леди Карле, в Мдину, но горы прикончили бы меня сразу.

Он снова качнулся вперед, сгибаясь.

Вопросы роились в мозгу Орланду. Анаклето выехал вперед, забрал поводья из слабеющей руки Людовико и передал Орланду.

— Отвези его в госпиталь, — сказал Анаклето. — Отыщи отца Лазаро.

Орланду кивнул, а Анаклето развернулся, хлестнул коня и помчался вниз с холма. Орланду проследил за ним. Внизу, по разоренной долине Марса, в их сторону, оставляя за собой пыльный след, мчался галопом всадник. Его конь был цвета только что отчеканенной золотой монеты, а хвост у него был светлым, как пшеница. Волосы всадника развевались на ветру и отливали медью в свете идущего к западу солнца.

Орланду произнес:

— Тангейзер…

Людовико тоже увидел его. Он крикнул вслед своему товарищу, словно желая его остановить:

— Анаклето!