Расскажу я вам повесть минувших времён

О бродячем певце. От Богов одарён,

По краям чужедальним он, странствуя, пел

И везде прославлял свой родимый предел.

“Там, – он пел, – не умолкнут ручьёв голоса.

Там траву целовать не устанет коса,

Но лишь вдвое пышней вырастает трава,

И стада не объедешь ни в месяц, ни в два.

Там склоняются ветви под грузом плодов:

Нету в мире прекраснее наших садов!

А за ними горят городов огоньки,

И дробят их спокойные воды реки,

Отраженье бросая в пучины небес…

Вы нигде не найдёте подобных чудес!”

Принимали его у степного костра,

И на склонах хребтов, где кочуют ветра,

И у берега моря, где тучи и мгла,

И в пустынях, жарою спалённых дотла,

И в избушке лесной, и под сводом дворца –

Всюду рады заезжего слушать певца.

Видно, силу особую Небо даёт

Тем, кто в сердце чужбины о доме поёт!

Много лет в одиночку торил он свой путь…

И однажды надумал домой завернуть.

Что же дома? Он в ужасе смотрит вокруг…

Травостойный и пастбищный вытоптан луг,

За чужими стадами не видно земли,

У причалов чужие стоят корабли,

Незнакомые дети играют в садах,

Незнакомые песни слышны в городах,

Даже храмы и те изменили свой вид,

А на троне отцов – иноземец сидит…

…Оттого-то, друзья, пуще всякой заразы

Мы с тех давних времён опасаемся сглаза.

Ибо вот как рукнулось эхо похвал,

Что он родине в дальнем краю расточал.

Отгорел закат, и полная луна облила лес зеленоватыммертвенным серебром. Такой лес венны называли красным. Стеной стояли высокиесосны, медноствольным тыном венчая каменистый креж<Креж – береговой обрыв.> берега. Между ними и приречным обрывом лежал ровный луг. Днём по немугулял тёплый ветер, волнуя густую траву и головки по-северному мелких, но отэтого ещё более ярких цветов. Теперь стояла глубокая ночь. Дремали, сомкнувлепестки, дневные цветы, затих непоседливый ветерок, и лунное серебро как быстарило год, покрывая каждую сосновую хвоинку, каждую ворсинку травяных стеблейчуть ли не инеем.

Лес спал, и ему снились люди, никогда не бывавшие в здешнемкраю.

Некто, наделённый тонкими чувствами и зрячей душой, на самойграни слуха мог бы уловить детский смех: две девочки-близняшки и третья,помладше, бежали сквозь густой малинник по тропке, утоптанной их босыми ногами.Ручьи колокольчиками звенели в ответ, сбегая со скал. Дети спешили к зреющимягодам, и за ними присматривала большая собака. Другой пёс – суровый охранник –лежал растянувшись на залитом предвечернем солнцем крыльце. Возле его морды, вкаком-то вершке от страшенных клыков, играл с кусочком меха маленькийтрёхцветный котёнок.

Лесу снилась женщина, вышедшая из дома. Эта женщина былапрекрасна, потому что ее любили. Она вытирала руки вышитым полотенцем и звалаужинать мужчину, коловшего дрова на заднем дворе…

Видение счастья дрожало и колебалось в тихом ночном воздухенад пустой поляной. Сон заповедных кулижек, который, может быть, станет вещим.А может быть, и не станет.

Таяли в лунных лучах обрывки слов, разговора, весёлогосмеха…

Лес ждал.

Может, раньше здесь в самом деле повсюду росли большиедеревья, но теперь от них не осталось даже воспоминаний. Не догнивали междускалами обломки рухнувших стволов, не пытались расти корявые, от рожденияизуродованные последыши. Всё было мертво. Ни травы, ни мха, ни даже лишайника.А под ногами влажно чавкала глина, перемешанная со щебнем. Ничьи корешки несплачивали её воедино, превращая в живую и гостеприимную землю.

Так, наверное, выглядели бесприютные пустоши Исподнего Мира,где вечно зябли души неправедных и бесчестных людей… Волкодав шёл вперёд,вернее, прыгал с камня на камень и думал о том, что если уж Хозяйке Судеб былоугодно завести его в подобное место, значит, он это чем-то да заслужил.

Склон отлого поднимался вверх, давая возможность всё ширевидеть позади берег, море и ставшую совсем крохотной “косатку” в узкомзаливчике. Огромные валуны, обломки первородных скал, выглядели так, словно ихничто не тревожило с самого начала времён. Волкодав всё пытался представить ихсебе одетыми в нарядные покровы мха и ягодных кустарничков, пытался мысленнопосадить на них берёзы и сосны, проникшие корнями в трещины камня. Ведь шумелиже здесь раньше зелёные ветви, хлопотали над гнёздами птицы, звериные мамкиучили уму-разуму малышей…

Теперь в это очень трудно было поверить. Жизнь, чьё царствонекогда представлялось вечным и нерушимым, на поверку оказалось хрупкой имимолётной: сгинула – и как отроду не бывало её. А всё из-за ледяных великанов,которые, не сумев почему-то заполонить южный край острова, пробрались сюда подземлёй. Ткни в любом месте лопатой – и, пройдя два-три вершка, лезвие ударитсяв лёд. Вот потому-то, хотя в иных странах, южнее, уже налилось силой красноелето, здесь, казалось, зиму сменила сразу поздняя осень, не сулившая тепла впереди– лишь ещё одну такую же зиму.

Подобное Волкодав видел годы назад, по пути в Самоцветныегоры. Дорога, по которой двигался караван торговца рабами, забиралась выше ивыше, и постепенно пропали сначала деревья, потом кусты и наконец вообще всякаязелень. Остались мёртвые осыпи и голые скалы, а по северным склонам залеглинетающие пятна вечной зимы…

И точно так же, как здесь, высились впереди, медленноприближаясь, три снеговых пика, три Зуба, готовые безучастно дробить иперемалывать судьбы… Нет, конечно, Закатные Вершины были совсем не похожи на тегоры, чьё изображение Волкодав доныне носил на груди. Но ничего не поделаешь –чувство возвращения поселилось в душе сразу и прочно, хотя и без спросу.Прошлое ломилось из темноты, стучалось в дверь, ключ от которой был давно,казалось бы, выброшен. Голоса памяти до того властно требовали внимания, чтомешали сосредоточиться на настоящем.

Едва ли Волкодав мог себе это нынче позволить…

“Ждите три дня, – наставлял своих людей Винитар, когдаони с Волкодавом уходили на остров. – Никто не должен следовать за намиили искать нас, если ни он, ни я не вернёмся. Длиннобородый Храмн, собравший уСебя всех моих предков, сумеет рассудить справедливо. Если возвратится венн,отвезите его, куда он пожелает. Потом выберите себе нового кунса, и пусть онведёт вас, как ему сердце подскажет”.