вечер, дорогие друзья. Итак, мы открываем сегодня 36-й выпуск нашего ежемесячного международного научно-художественного журнала на сцене. Обратимся к проблеме животных и людей, эта тема, несмотря на свою видимую банальность, очень сложна, местами даже трагична.

Прежде всего, я должен как всегда оправдать тему нашего «Коллегиума», которая спровоцирована печально известным киевским постановлением, которое, вероятно, многие читали и осознали, потому что собравшиеся здесь имеют некое отношение, как и все мы, к зверью, в том числе к домашнему. Постановление это проникнуто духом прямо-таки имперской или тоталитарной безапелляционности. И самое страшное здесь то, что в нем сквозит возможность возрождения геноцида не только против животных, но и в потенциале шире – человека.

В самом деле, в этом постановлении читаем, что гражданам разрешается держать в собственном доме не более трех взрослых животных, например, скажем, одну собаку и две кошки или там две собаки и одну кошку, или там трех собак, или трех кошек. Что делать с четвертой взрослой головой, уже непонятно, но это не разрешается. Затем, если человек живет в коммунальной квартире, то там ему в своей собственной комнате разрешается держать вот эту самую злополучную кошку только с разрешения соседей. В общественных же местах общего пользования вообще пребывать эти самые кошки или собаки не могут, даже если соседи «не против». Конечно, разбирать все это довольно скучно и неинтересно, тем более что это постановление уже вроде и было разобрано, оно было отвергнуто, но, тем не менее, вопрос стоит сформулировать следующим образом: кем и по какому праву все это разрешается или запрещается, держать ли трех, двух, десять голов, неважно. Почему кто-то должен «позволять» что бы то ни было делать, скажем, мне в моем доме? Кто берет на себя такое право? Вот это и не понятно.

Хотя, впрочем, право такое есть. Это аксиоматически положенное в основу данного документа право государства распоряжаться жизнью своих граждан во имя, так сказать, общего блага. То есть это не что иное, как формула тоталитаризма, который, как нам казалось, мы уже пережили. И этот тоталитаризм звучит, как мне представляется, в этом зверски оскалившемся антизверином и явно антропоцентрическом постановлении. Нет нужды подробно разбирать, повторяю, все положения этого замечательного со многих точек зрения документа, который уже опротестован Минюстом и Генпрокуратурой, но как говорят, продолжает еще действовать в некоторых районах Киева.

Важно разобраться в том, как такое вообще может быть возможно, какова внутренняя установка и жизненная философия, если хотите, стоящих за этими воинственными и совершенно доблестными строками граждан, ратующих за общественный порядок. Ну, прежде всего, это, конечно же, безоглядный антропоцентризм, то есть человек мыслится, безусловно, стоящим в центре всего мироздания, вернее, на самой вершине этого мироздания. Что касается животных, то если они и представляют собой некую ценность, то исключительно функциональную, никак не иначе. Они могут существовать в той мере, в которой они могут быть полезны нам, людям. Причем эта функциональность так, как она выражена в том постановлении, о котором я говорю, даже не распространяется, если можно так выразиться, на духовную функциональность. Скажем, одинокий человек должен иметь друга, этим другом может быть собака и так далее. Ну, то, что в западном мире понятно. Об этом речь здесь не идет вообще. Напротив, обратите внимание, дело заключается в том, что необходимо обязательно вносить плату за то, что вы держите животных. Во-первых, вы его должны зарегистрировать, перерегистрировать, на ошейник нацепить номерок. Кроме этого, вы должны ежегодно его прививать от бешенства, еще там всякие другие прививки ему делать в обязательном порядке. Естественно, все это платно, за все эти услуги надо платить. Кроме того, скажем, какая-нибудь пожилая женщина, имеющая кота или собаку, скорее всего, все равно сверх всего этого должна платить от 2 до 6 гривен, потому что полагаю, что у этой пожилой женщины небольшая собака. Если большая – то 10 гривен, а если какая-нибудь там порода, то 100 гривен и прочее. Надо платить обязательно, кому и почему – не понятно. Нет, ну кому понятно, но вот за что, не совсем ясно.

Но вот что любопытно. Любопытно то, что от этой платы освобождены Минобороны, СБУ, Госкомграница, Гостаможня и МВД. Они никому ничего не платят за содержание этих собак. Философия этого положения такова, что она рассматривает животное исключительно как функцию. Действительно, в МВД нужны собаки, нет вопросов. И пограничникам тоже нужны собаки, и СБУ, наверное, необходимы. Но в данном случае собаки рассматриваются в качестве некоего оружия, речь не идет о самоценности жизни какой-то собаки. Если собака есть оружие, значит тогда все нормально, платить не надо. Если же она, ну скажем так, духовно функционирует с этой самой старушкой, о которой мы говорили, то тогда за это платить надо, и, естественно, старушке.

Вы понимаете, дело в том, что достаточно глубоки корни философии, которая лежит в основе данного постановления. Антропоцентризм – очень давняя, практически не заканчивающаяся история. И поэтому мне хотелось бы остановиться, если позволите, немного на самих основах нашего антропоцентрического взгляда на мир. Откуда, так сказать, он взялся, почему он существует и как он может дальше существовать, и что с ним, с этим антропоцентризмом, делать. Я уже когда-то говорил здесь и повторю сейчас, наверное, опять, что человеческая жизнь, наша жизнь и наши познания неразделимы. Мы не можем жить, не познавая. Если мы познаем какой-то предмет, то обязательно отождествляем себя с ним, то есть внутренне чувственно возникает некое поле тождества, где мы одновременно отождествляем и различаем себя. Мы понимаем, что если я рисую лампу, я – художник, эта лампа перестает для меня быть чужой, одной из каких-то ламп. Это уже некая лампа, с которой я как-то связан или скала какая-то, или еще что-то. Я уже не безразличен к ней. В процессе творчества и процессе познания, что в принципе одно и то же, есть какой-то момент моего отождествления с предметом моего познания. И одновременно с этим, я знаю, что я – это я, а скала – это скала. Но здесь получается совершенно диалектическая штука, когда одновременно я и отождествляю и разделяю себя с предметом, который познаю. И так, собственно говоря, во всем, не только в художественном познании, но и в познании научном, шире – и в познании как таковом. Потому речь идет об этом отождествлении как о необычайно важном условии нашего познания, или, как говорят об идентификации – я что-то в мире меня окружающее; об идентификации «я» и, как говорят