– Ты же сказал, что наряжаться не надо.

– Тем лучше, – ответила ей Ланья, – будем выглядеть мы с тобой!

Леди Дракон засмеялась:

– Мы с тобой? Деточка, мы с тобой – безусловно! – Она сбавила шаг и переплела серебристую руку с Ланьиной обнаженной. – Мы явимся шикарные, деточка, и пускай эти сукины сыны подыхают!

Отчего засмеялась Ланья. Еще квартал они шагали втроем – рука об руку об руку.

Но впереди затеяли перепалку, и Леди Дракон, полыхнув нефритом, поспешила разнимать.

Откровение (лягушка) затеял свару с Собором (какая-то крупная птица – вероятно, сообразил Шкет, всмотревшись, задумывалась белоголовым орланом): дракон вклинился между ними, вопя громче обоих; и оба притихли.

Позади и сбоку Тарзан щупал, но медлил запалить своего двуцветного ядозуба.

– А этот?.. – кивнула мадам Браун с великим неодобрением и нарочитой выдержкой. – Вы заметили? Всякий раз, когда его гриффон мигает… – что гриффон тотчас и проделал, явив слипшиеся желтые волосы, узловатый позвоночник, рябые ягодицы и обведенные грязью пятки, – кажется, будто он совершенно без одежды?

– Он и есть без одежды, – ответил Шкет.

– Ему нехорошо? – вопросила мадам Браун. – Он здоров?

Тон переменился: вульгарное соучастие стало пуританским смятением. Шкет распознал то и другое, но не отследил механизм перехода; разум скакал по волнам беспечности, и она его уже пугала.

– Нет. На нем просто нет одежды, – объяснил он, гадая, не теряет ли вновь способности строить логические связи.

Мадам Браун сказала:

– А… – тоном, который решительно противоречил обоим предшествующим.

Толпа роем налетела на скверик между двумя Брисбен.

– Надеюсь, назад нас подвезут, – сказала Ланья. – Тут и на трезвую голову идти далеко.

– Ты особо-то не надейся.

– Роджер в газете вечно пишет, как возит людей в город и из города. Может, выделит нам шофера.

– Я видел его машину. Она из каких-то тридцатых. И вдобавок, как мы всех туда запихнем?

– Пред твоим демократизмом меркнут любые слова. – Она чмокнула его в щеку. – Что скажешь – я красивая?

– А я не сказал?

– Не сказал. Также ты не сказал: «Ты правда это сшила сама?» И вообще ни одной реплики, на которые я приготовила страшно остроумные ответы.

– Ты правда это сшила сама? – Шкет провел рукой по щекочущей ткани у нее на талии. – Красиво.

– Сильно не дави, – сказала она. – А то ткань повредишь. Нет-нет… я тебя не отталкивала!

– Я считаю, ты красивая, – сказал Денни. – Я считаю… – и зашептал ей на ухо.

– Молодой человек! – сказала Ланья. – Мне представляется, я вас не знаю…

– Ай, – ответил Денни, – отсоси, – и шагнул прочь.

– Эй, да я пошутила… – окликнула она, забавляясь и недоумевая. Талия вздрогнула у Шкета под рукой.

Денни обернулся – лицо замигало в прохожих огнях. Когда оба его догнали, ухмыльнулся:

– А я нет. – И тоже ее обнял.

На ближайшем перекрестке они взошли на тротуар, глядя, как скачущие свечения, тонкие или разбухшие, скользят под обугленными ветвями, под фонарными столбами с перевернутыми коронами битого стекла на маковках, мимо домов с портиками и черно зияющими провалами, будто обитатели высыпали полюбоваться, но бежали, в расстройстве чувств позабыв затворить за собой двери.

Спустя немало кварталов этот образ, все ворочавшийся в мозгу, наконец выбил из Шкета смешок, который принялся кататься во рту.

Ланья и Денни повернули головы – она с улыбкой, предвкушая пояснение, он – просто не понимая. Шкет прижал ее к себе крепче. Бахрома Денни погладила его по руке и смялась, когда Денни спустил руку по Ланьиной спине. Ее бедро ходило под пальцами Шкета, не сбиваясь с ритма.

– Все это крайне живописно. – Мадам Браун дернула поводок. – Но прогулка затяжная. Мюриэл, к ноге!

– Друзья у Роджера тоже довольно живописны, – сказала Ланья. – Уж он сегодня постарается.

По стене карабкались лозы. На стену свисали ивовые ветви – саблезубые тени вырастали и ежились в мимоходных красных, оранжевых и зеленых огнях.

– Почти пришли, да? – крикнул Кошмар с мостовой. Вокруг него, исполински хохоча, дрейфовали насекомые и членистоногие.

– Ага! – крикнул Шкет. – Вон ворота.

Денни шарил в кармане рубашки.

– И чего мне с этой штукой делать?

– Когда войдем, – объяснила Ланья, – включи меня. Иногда посматривай, и если увидишь, что слишком тускло, крути ручки, пока не станет интересно. Тэк говорит, пульт добивает на пятьдесят ярдов, так что далеко не уходи. А то я выключусь.

Вдруг оторвавшись от них, Шкет протолкался сквозь светящуюся шумливую толпу. По запинке каприза сдвинул рычажок щита; раздался щелчок.

Изнутри, вспомнил Шкет, щит невидим. Но вокруг расступались. (Я не знаю, кто я.) Он опустил глаза на мостовую в трещинах. (Но оно синее.) Гало вместе с ним поплыло по бетону.

Обок от Шкета трое выключили огни, впереди себя отрастив тени от огней позади.

Это такая игра (а вот и каменные воротные столбы) – не знать, кто ты, что ты. Интересно, сколько он протянет, прежде чем отведет кого-нибудь в сторонку и спросит. Шкет щелкнул рычажком, гася соблазн.

Выйдя вперед толпы, он схватился за решетку. Остальные галдя сгрудились вокруг. Глядя на сосны, неловко и неверно подсвеченные ослепительной свитой, Шкет задумался, что бы такое крикнуть.

– Здрасте! – К воротам вышел молодой… филиппинец? (наверно) – в зеленой водолазке и пиджаке. – Вы Шкет? Я так и понял. Я Барри Лансанг. Я сегодня на воротах. Секундочку, я вас всех впущу.

– Эй, мы пришли!

– А как войти?

– Заткнись! Он нас сейчас впустит.

– Это мы сюда, что ли, шли?

Лансанг посторонился. Ворота сказали «брень», и уровень шума вокруг Шкета упал на две трети.

Лансанг распахнул створки.

Шкет пошел вперед, чувствуя, что остальные не пошли.

– Заходите, – улыбнулся Лансанг. – Вас там все ждут. Это вся ваша делегация?

– Ага. Наверно.

– Если кто-то еще подтянется, скажите, как их зовут, – я запишу.

– Не. Больше никого.

Лансанг снова улыбнулся:

– Ну, если кто запоздает, а мы не сможем опознать, я всегда вас отыщу. Заходите, – это последнее адресовалось Шкету за спину и сопровождалось взмахом руки.

Шкет обернулся.

В воротах толпились безмолвные знакомые лица.

– Пошли, – сказал Шкет.