глаза его блистали восторгом, когда обращались к той, которая должна была за все вознаградить его.

— Абеллино! — сказал Андреа Гритти, подойдя к нему и протягивая руку.

— Я не Абеллино и не Флодоардо, — с улыбкой отвечал молодой человек, приложив руку дожа к своему сердцу. — Я родился не во Флоренции, а в Неаполе. Меня зовут Обиццо. Смерть князя Мональдески — моего давнего смертельного врага — позволяет мне открыть настоящее мое имя.

— Мональдески? — переспросил дож и вспомнил это убийство.

— Да, — подтвердил Обиццо, — он пал от моей руки, но пал в поединке со мною. Он сам ранил меня, и шпага его окроплена была моей кровью. При последних его минутах им овладело раскаяние, и мое оправдание написано его рукой в этой записной книжке. Он успел сказать мне, как могу я вернуть отнятые у меня земли. Все это я уже объявил в Неаполе, и хитрости, употребленные Мональдески для моего изгнания из отечества, теперь открыты. Его могущество и мое бедствие заставили меня переменить имя. После долгих странствий прибыл я наконец в Венецию. Черты мои так переменились, что быть узнанным я уже не боялся. Но я находился в крайней бедности. Случайно мне встретились в Венеции разбойники, и я вошел в их шайку, намереваясь передать их правительству и узнать, кто их подкупал. Мне удалось и то и другое — я освободил Венецию от разбойников, умертвив сперва их главаря на глазах у Розамунды. Я остался один из шайки и познакомился с подлецами, которые не смеют сами убивать, но подкупают других, дабы осуществлять свои злодейские намерения. Я видел, что жизнь друзей дожа в опасности, — и, желая избавить их от погибели, притворился, будто согласен убить их. Канари один знал о моем замысле и представил меня дожу как сына друга. Он показал мне все потайные ходы в саду, и по ним уходил я от стражей. В день, который я назначил заговорщикам для убийства Канари, я уговорил его скрыться вместе с Дондоли и Сильвио в тайном месте и оставаться там, пока все не закончится. И вот разбойники повешены, заговорщики переловлены, я исполнил свое обещание. Теперь, венецианцы, вы слышали все. Я готов идти на эшафот.

— Радетель наш! — воскликнули в один голос сенаторы. — Прими нашу благодарность за спасение отечества!

— Обиццо! — сказал дож, отирая слезы. — Разбойник Абеллино сказал мне однажды: «Мы с тобою два величайшие человека в Венеции». Но теперь я вижу, насколько он превзошел меня. Да будет Розамунда, которая для меня дороже всего на свете, твоей наградою!

— Обиццо, — подала она руку тому, кто предназначен был ей в супруги.

— Ура! — вскричал он. — Розамунда моя! — и прижал ее к груди.

Глава седьмая

ЗАКЛЮЧЕНИЕ[323]

Право же, можно было бы мне теперь усесться вместе с графом Обиццо, прекрасной Розамундою и старым дожем да послушать рассказ Обиццо о его происхождении и приключениях, приведших его в Венецию. Однако ограничусь только двумя вопросами, ответы на которые решают всё. Во-первых приятно ли публике слушать мои сказки? И во-вторых, есть ли у меня время рассказывать сказки?..

Конец

ПРИЛОЖЕНИЯ

Р.Ю. Данилевский

Три романа о тайнах и преступлениях

У истоков детективного жанра

Тексты, собранные в этой книге, еще не детективы или криминальные романы в современном понимании. В них сплелись в клубок сюжетные линии и фигуры, пришедшие из пасторали, из ранней приключенческой литературы (романы о путешествиях, авантюрные романы), из народных «рыночных» листков, которыми торговали на ярмарках, из газетных сообщений, из слухов об убийствах и загадочных происшествиях, рыцарского романа, английского готического, или «черного», романа.

В центре авантюрного романа или рассказа обычно оказывается несчастный юноша или девица — сирота, которую жестокая судьба гонит по свету и сталкивает с разными людьми: разбойниками и купцами, отшельниками и солдатами. Герой и сам силою обстоятельств может стать разбойником поневоле и даже благородным разбойником вроде английского Робина Гуда. Но может сделаться и прожженным мошенником (за этим литературным типом закрепилось испанское слово «пикаро» — плут). Один из родоначальников подобных неунывающих ловкачей — герой немецких и фламандских народных анекдотов-шванков Уленшпигель, или по-немецки — Ойленшпигель. Начало плутовскому роману (пикареске) в немецкой литературе положил Иоганн Якоб Кристоффель Гриммельсгаузен, автор замечательных «Похождений немецкого Симплициссимуса» (1669). Деревенский парень с латинским именем Симплиций Симплициссимус (Простак, самый что ни на есть Простак) попадает в горнило Тридцатилетней войны, охватившей в XVII веке всю Среднюю Европу. Страшная действительность, показанная в романе во всей своей неприглядности, выковывает из сельского увальня ловкого, циничного, но не чуждого философских размышлений бродягу, наемника, плута и мастера на все руки.

Симплициссимус стал одним из прямых предков немецкого, а возможно, и общеевропейского романного героя, гонимого роком, но вырабатывающего стойкий характер. К плутовскому роману эпохи барокко восходит европейский роман о становлении и воспитании личности XVIII—XIX веков и его более поздние модификации (у немцев это — цикл о Вильгельме Мейстере И.-В. Гёте, «Зеленый Генрих» Г. Келлера, «Игра в бисер» Г. Гессе; у англичан — «История Тома Джонса, найденыша» Г. Филдинга, романы Т.-Д. Смоллетта и Ч. Диккенса; у французов — «Эмиль, или О воспитании» Ж.-Ж. Руссо, романный цикл «Человеческая комедия» О. Бальзака, «Жан-Кристоф» Р. Роллана и т. п.). Чаще всего герои такого романа даже и не бродяги, подчас и не сироты, но судьба гнет и гонит их с той же жестокостью и с тем же произволом, что и их литературных предков, невзгоды и памятные встречи по-прежнему выковывают их характер. Сравнительно близкий к нам во времени пример русского романа воспитания — и, что важно, нищего сироты — трилогия А.М. Горького «Детство», «Юность» и «Мои университеты», где хорошо ощущается след старинного плутовского романа.

Но история ловкого бродяги дала и другую живучую литературную ветвь. Это романы, в которых на первом плане само действие, смена происшествий, опасностей, грозящих героям, нагнетание страхов и тайн, как правило, впрочем, благополучно разрешающихся. Читателю предлагается с неослабевающим интересом вместе с автором распутывать интриги, разгадывать загадки. А именно такие качества отличают детективную и криминальную литературу[324]. Как правило, они не дают ей подняться в верхние слои словесного искусства, поскольку детектив занимается человеком в сравнительно узком психологическом поле: патология преступления и логика решения его загадки. Однако под пером крупного писателя и такой в