Черты сходства между востоком и югом очевидны, но налицо и существенные различия. Ист-энд был пронизан более насыщенным, чем юг, общинным духом; там, к примеру, было больше открытых рынков и мюзик-холлов. Юг, кроме того, был не так тесно связан с остальным Лондоном. Ист-энд соседство как таковое наделяло долей энергии и воодушевления старого Сити; как бы то ни было, Ист-энд много веков существовал у самых городских стен. Что касается юга, его всегда отделяла широкая полоса реки, из-за чего он казался заброшенным; такое восприятие отразилось в записях наблюдателей, подчеркивавших обособленность и чужеродность южного Лондона.

К примеру, Джордж Гиссинг, давая образ Саутуорка, сделал упор на тамошние неприятные запахи: «Вокруг мясных и рыбных лавок стояла вонь. Пивнушка целую улицу отравляла алкогольными испарениями; над канализационными решетками поднимались миазмы, от которых занимался дух». В 1911 году один лондонский репортер писал, что миновать Лондонский мост — значит пересечь «естественную линию, разделяющую народы»; в этом интересном замечании отражено почти атавистическое почтение к реке как природной границе, влияющей на сущностные свойства территорий на обоих берегах. Он затем задается вопросом: не становятся ли по пересечении этой заветной черты «сами улицы более грязными и убогими, магазины более вульгарными, даже люди — и те иными, более низкого пошиба?»

Если Лондон вмещает в себя весь мир, то в приведенных словах — бездна смысла. Различие между «северными» и «южными» народами проводится издавна: север по сравнению с изнеженным и чувственным югом воплощает в себе более аскетическое и крепкое начало. Об этом различии писал Дарвин, излагая разработанную ими Лондоне теорию естественного отбора: «Северные формы смогли одержать победу над южными, более слабыми». Не исключено, что эти «южные формы» потому потерпели поражение, что истощились породившие их силы, восходящие, возможно, к необъятным по длительности эпохам мезолита и неолита. Кто знает — может быть, в состав тяжелого южнолондонского запаха входит запах древней истории? Что же касается местных забав, то, как писал в 1911 году упомянутый лондонский репортер, «даже театральные вкусы жителей „той стороны“ считаются теперь примитивными; эпитетом „заречной“ характеризуется мелодрама слишком грубого пошиба для более утонченного вкуса лондонских северян». Но не отразились ли в примитивном мелодраматизме и грубозрелищных эффектах «южного» театра вкусы XVI века, которым потрафляли знаменитые тогдашние театры южного берега?

Если встать сегодня на Банксайде, то мы увидим расположенные в линию три здания: электростанцию имени сэра Джайлса Гилберт Скотта постройки 1963 года, преобразованную ныне в галерею Тейт Модерн, которая открылась в 2000 году; рядом — дом XVII века на ни бережной Кардиналз-уорф, где якобы жил в 1680-е годы Кристофер Рен, руководя строительством собора Св. Павла на северном берегу реки; рядом — театр «Глобус», воссозданный в том виде, какой он имел в XVI веке. Совсем недалеко, на Боро-Хай-стрит, древний постоялый двор «Джордж-инн» передает атмосферу Саутуорка в те столетия, когда он служил местом отдыха для путников, направлявшихся в столицу или из нее. Поблизости, на Сент-Томас-стрит, на чердаке приходской церкви XVIII века была обнаружена старинная операционная. В отчете об этой диковинной находке, которая датируется 1821 годом, отмечается, что «многие хирургические инструменты очень похожи на те, что использовались еще в римские времена». Одной из самых обычных здешних операций была трепанация, которую умели делать еще три тысячелетия назад. Так что когда пациента, завязав ему глаза, прикручивали к небольшому деревянному столу и врач заносил над ним скальпель, они, возможно, исполнял и ритуал, разыгрываемый здесь со времен неолита и древнеримских поселений.

Эти памятки, эти символы прошлого сохранили тут силу благодаря относительной изолированности южного Лондона; даже в 1930-е годы, как пишет А. А. Джексон в книге «Разделенный Лондон», «лондонцы редко пересекали реку», потому что на другой стороне была «чужая территория с совершенно незнакомой, явственно отличной системой сообщения». Многое, разумеется, было разрушено — взять, к примеру, ряд домов елизаветинской поры на Стоуни-стрит в Саутуорке, снесенных, чтобы проложить путь от моста к вокзалу Каннон-стрит, — но многое продолжает жить в новом обличье. Где в XVII веке Томас Деккер увидел такое обилие таверн, что улица превратилась «в одно сплошное питейное заведение без единой лавки», пабы и ныне идут один за другим вдоль дороги к Лондонскому мосту. Еще в начале XIX века любопытствующий антиквар, равно как и ночной посетитель, мог обследовать постоялый двор «Толбот-инн», ранее называвшийся «Табард-инн», и прочесть надпись над воротами: «На этом постоялом дворе Джеффри Чосер, Рыцарь и двадцать девять паломников ночевали по пути в Кентербери в 1383 году». Ткань южного Лондона не повредили ни мода, ни давление коммерческой необходимости. Этим объясняются и очарование его, и заброшенность.

Однако обновление зданий вдоль южного берега и возведение в 2000 году пешеходного моста, соединившего Сент-Питерз-хилл с Банксайдом, знаменуют начало больших перемен. В прошедшие века южный Лондон отставал в промышленном развитии, но теперь благодаря этому ему легче обретать новые формы. Это особенно бросается в глаза, если взглянуть на участок Темзы, вдоль которого на юге идет интенсивная реконструкция. На северном берегу улицы и переулки до предела насыщены бизнесом и промышленными предприятиями, из-за чего никакие дальнейшие перемены в коммерческом облике или направленности района невозможны без новых разрушений. А вот относительно неразвитые зоны к югу от Темзы — благодатная почва для вдохновенных творческих преобразований.

Пешее путешествие по северному берегу от Куинхайта до Дарк-Хаус-уок — это настоящий опыт одиночества; идя по Темсайд-уок — «Береговой тропе», — вьющейся среди старых набережных и пирсов, не ощущаешь никакой связи ни с людьми, ни с городом. Фактически здесь имеются только стоящие впритык, но чуждые друг другу помещения разнообразных компаний, в том числе один банк и склад лондонского муниципалитета. Северный берег Темзы, пользуясь современным языком, «приватизирован». В противоположность этому, на юге царят общительность и оживление; широкий пешеходный путь от новой галереи Тейт-Модерн к театру «Глобус» и дальше, к пабу «Якорь», на всем своем протяжении, как правило, полон людей Вновь проявляются старинное гостеприимство и свобода, свойственные югу; в XXI веке здесь будет один из самых мощных и многоликих (чтобы не сказать — популярных) центров лондонской жизни. Так южный берег сумел с триумфом заново утвердить свое прошлое. Реконструированная Банксайдская электростанция, чей верхний этаж напоминает куб, наполненный светом, вместе с набережной Кардиналз-уорф и восстановленным театром «Глобус» представляет собой триединое воплощение территориального духа. Поистине есть чему изумиться, когда пять столетий подают друг другу руки и едином, простом акте признания. Это одно из слагаемых лондонской силы. Где есть место прошлому, там может процвести будущее.

Лондон всегда был городом иммигрантов. В свое время его называли «городом наций», и в начале XVIII века Аддисон заметил: «Когда я, глядя на этот великий город, вижу различные его края, или части, он предстает передо мной как соединение народов, отличных друг от друга по обычаям, манерам и интересам». Эти слова применимы к любому периоду на протяжении последних 300 лет. В книге «Лондонские висельники» Питер Лайнбо пишет, что «здесь был центр всемирного опыта», где отверженные, беглецы, путешественники и коммерсанты «находили убежище, узнавали новости и получали арену для схватки не на жизнь, а на смерть». Казалось, их созывает сам город, словно лишь в гуще лондонского опыта их жизнь могла обрести смысл. Население Лондона сравнивали с напитком, называвшимся в XVIII веке «все нации» и представлявшим собой слитые в один сосуд остатки спиртного на донышках разнообразных бутылок; однако сравнение это не назовешь справедливым по отношению к различным иммигрантским группам Лондона. Энергичные и активные, эти люди не были «подонками» или «опивками»; их заражали лондонское воодушевление и предприимчивость, и, за немногими исключениями, группы эти богатели и достигали процветания. Это повесть, которой не будет конца. Часто отмечалось, что другие города принимают иностранца к свою среду лишь спустя годы после его приезда; в Лондоне требуется столько же месяцев, сколько там — лет. Верно, кроме того, что ты только тогда можешь быть в Лондоне счастлив, когда сам стал считать себя лондонцем. В этом заключается секрет успешной ассимиляции.