в одеждах из скарлатного сукна багдадского и исфаганского, в двурогих шапках, золотых поясах с подвесками, в руках золотые булавы. В глубине суффы по правую и левую руку от престола стояли десять гулямов в шапках о четырех перах, в дорогих поясах, выложенных самоцветами, с мечами на перевязи, [тоже] украшенных; посередине серая были два ряда гулямов, один ряд стоял вдоль стены в четырехперых шапках, со стрелой в руках, с мечом, колчаном и налучником; другой ряд поставили посередине серая в двурогих шапках, в дорогих поясах серебряных с подвесками, с серебряными булавами в руках. Все гулямы этих двух рядов были в кафтанах из шуштарского шелка. Десять лошадей в сбруе, /541/ украшенной драгоценными каменьями, и двадцать — чистым золотом, и пятьдесят щитов золотых держали дейлемцы. Стояли мертебедары.

С внешней стороны сераперде стояло множество дворцовой челяди и хашара, все вооруженные.

Открыли прием. Столпы державы, родичи из свиты предстали пред лицо государя и осыпали его без меры монетами. Служилую знать, владетелей областей и вельмож посадили в той большой суффе. Эмир сидел до позднего утра, покуда явились недимы. Они поклонились [ему] и осыпали монетами. Затем государь поднялся, сел верхом и отправился в сад; он переменил одежду, снова вернулся верхом и сел за стол в беседке. Вельмож и столпов державы пригласили к столу. Другие скатерти постелили снаружи дома по эту сторону серая, за этот стол усадили серхенгов, хейльташей и разного рода воинство и приступили к обеду. Заиграли мутрибы, вино пошло в круговую, словно вода в ручье, так что из-за стола разошлись опьяневшие. Эмир встал из-за стола довольный, сел верхом и приехал в сад. Там точно так же устроили весьма пышное собрание, явились недимы и почти до часа предзакатной молитвы пили вино, затем удалились.

Между тем эмир был весьма озабочен и внимательно следил за делами Субаши и войска, ибо прибыли письма из Нишабура, что когда-де Бу Сахль, пердедар, оттуда[1276] приехал, хаджиб созвал совещание, и Бу Сахль Хамдеви, Сури и несколько человек других, бывших там, с ним тайно заседали. Он [им] представил султанское письмо, сказав: “Пришло такого рода повеление и разговор кончен. Что бы ни было, я завтра выступлю, дабы совершить дело, как предопределил господь бог, да славится поминание его. Вам здесь надлежит принять меры предосторожности и схоронить в надежном месте все, что доставлено из Рея: наличные деньги и ткани, ибо нельзя знать, как повернутся обстоятельства. Осторожность и предусмотрительное сокрытие в сохранном месте совсем не повредят”. “Слушаемся, — ответили они, — этот твой поход нам совсем не по душе, но раз пришел эдакий приказ, никакого небрежения быть не может”. На другой день хаджиб Субаши со значительной ратью и множеством снаряжения и припасов двинулся по нишабурской дороге на Серахс.

После его ухода Сури все наличные средства нишабурской доставки[1277] и свои собственные собрал вместе /542/ и сказал Бу Сахлю Хамдеви: “Ты тоже сложи то, что привез для отправления, в крепость Микали в волости Пушт[1278], дабы в случае, ежели дела и обстоятельства, не дай бог, переменятся, эти средства не попали в чужие руки”. — “Очень ты хорошо придумал, — ответил тот, — только это решение надо сохранить в тайне”. Оба завьючили то, что у них было и приставили к тому сокровищу пятьдесят расторопных конников, так что никто [о нем] не догадался. В полночь [их] отправили; благополучно добравшись до крепости, они сдали [сокровище] кутвалу крепости Микали. Надежные люди сих двух [вельмож] остались в крепости. Тяжелую кладь из Нишабура, как-то: ткани и ковры шадьяхские, оружие и другие вещи кои нельзя было переправить в крепость Микали, Сури распорядился сложить в казнохранилище и выжидать, что станется с этими двумя вельможами. На серахской дороге поставили череду конных гонцов, дабы они быстро доставляли, какие случатся известия.

Я слышал от моего наставника, он рассказывал: “Когда прибыли, эти письма, я представил их эмиру, [то есть письма], которые доставим ли от Бу Сахля [Хамдеви] и Сури. [Государь] сказал мне: “Мы поторопились, [еще] мы не знаем, как повернется битва хаджиба и войска с противниками”. Я ответил: “Даст бог, ничего, кроме добра и благополучия, не будет”. Эмир вина не пил. В последний день месяца ша'бана[1279], когда у него было тревожно на сердце, пришли записки из Серахса и Мерва, что противники, мол, услышав, что хаджиб из Нишабура намеревается идти, на них, очень встревожились и говорили, вон, дескать, какое дело случилось, — и отправили обозы вглубь мервской пустыни со всадниками, самыми непригодными к делу, а [сами] начали готовить войско, так чтобы продвинуться к серахскому Тальхабу и там сразиться. Ежели [их] разобьют, то они поспешно отойдут, захватят с собой обозы и потянутся в Рей, ибо коль скоро Хорасан им станет недоступен, то кроме Рея и той области, кои самые слабые, им больше деться некуда”.

В четверг[1280] эмир, да будет им доволен Аллах, начал поститься, а пищу в сем месяце рамазане он ел с недимами и близкими людьми. Прием он открывал ежедневно два раза и просиживал долго, по обычаю отца, покойного эмира, /543/ да будет им доволен Аллах, ибо на сердце у него было тревожно, и было от чего. Но раз нагрянула судьба, размышлять и обдумывать совершенно бесполезно. В среду, в четвертый день сего месяца[1281], эмир почти до часа пополуденной молитвы сидел в большой суффе нового кушка и занимался разными делами, потом он встал и вышел на хазру. Мой наставник уже собирался было удалиться из дивана, как приспел один конный из числа тех всадников, кои были поставлены на гурской дороге; при нем имелась спешная почта с наброшенным кольцом и запечатанная, [надписанная] рукой Бу-л-Фатха Хатими, заместителя начальника почты в Герате. Мой наставник принял ее и вскрыл. В ней оказался свиток, тоже запечатанный. Прочитав несколько строк, он обомлел; затем свернул письмо и сказал, чтобы завернули в обертку и поставили печать спешной почты. Он позвал Бу Мансура, диванбана, и послал его с устным сообщением [кумиру]; тот отправился.

Наставник мой был сильно удручен и задумчив, так что всем дебирам стало ясно, что произошло очень большое событие. Диванбан Бу Мансур возвратился обратно без письма и сказал: “Он зовет”. Наставник мой пошел и оставался у эмира до часа предзакатной молитвы. Потом он пришел в диван, передал мне ту записку Бу-л-Фатха Хатими и сказал: “Запечатай и спрячь в хранилище для важных деловых бумаг”. Он