Роберта Сильного? Последние Каролинги пали не вследствие у них недостатка энергии. Теперь оставили уже старое предание, по которому историки, опираясь на ни на чем не основанную аналогию между упадком династии Меровингов и последним периодом второй династии, неправильно приписывали наследникам Карла Простого название королей-ленивцев (fainéants). Людовик Заморский, Лотарь и даже Людовик V, напротив, дали доказательства храбрости и упорства, которые показывают их нравственное превосходство по сравнению с непосредственными предшественниками. Они обнаружили в борьбе внешней и внутренней энергию и деятельность духа, которые привели бы к успеху, если бы только он был возможен. Но над ними тяготели ошибки дедов и отчаянное положение, которое они получили в наследство. Ответственность за это положение восходит к первым преемникам Карла Великого, которые не хотели или не могли усвоить, ввиду прогрессивного усиления феодальных порядков, единственную политику, которой им следовало бы держаться. Мы согласны, что сыновьям и внукам великого императора было трудно противопоставить действенную оппозицию революции, которая совершалась и которую облегчили норманнские нашествия. Сам Карл Великий тщетно старался ограничить феодальные стремления. Его преемники были принуждены если не признать официально, то по крайней мере допустить фактические результаты тройного движения, целью которого было полное уничтожение центральной власти превращением бенефициев в фьефы, наследственная узурпация государственных должностей и установление феодальной иерархии.

Но, допуская невозможность для Каролингов помешать образованию главных феодальных групп и сохранения прямой связи, которая прежде соединяла каждого вассала с королем, может быть, династия могла бы удержаться, если бы, сознавая свое бессилие остановить революцию, они удовольствовались более скромной участью. Следовало бы преемникам Карла Великого отказаться раз и навсегда от предъявления бесплодных претензий на страну, расположенную вне границ, начертанных Западной Франции Верденским договором. Им следовало бы ввиду того, что они не могли воспрепятствовать возникновению больших фьефов, направить все свои силы на сохранение какого-нибудь обширного дуката под непосредственной своей властью и там укрываться, овладев возможно большим числом шателенств. Таким образом, устроив фьеф королевский, они бы могли, опираясь на эту солидную территориальную почву, снова мало-помалу овладеть частью потерянной власти и своих владений. Каролинги пали, так как не сумели устроить себе эту необходимую точку опоры. Последние Каролинги, правда, пробовали с упорством и деятельностью, которые делают им честь, восполнять то, чего им недоставало во Франции, стараясь захватить Лотарингию. Усилия, то отдельные, то соединенные, нейстрийских вождей и германских императоров помешали успешному выполнению этого проекта. Людовик Заморский и Лотарь попробовали исполнить (к несчастью, поздно) то, что только и могло спасти династию.

Именно потому, что герцог Франции владел тем, чего недоставало наследникам Карла Великого, революция династии в 987 году завершилась в пользу Робертинов. Каролинги, не имея уже ни владений, ни вассалов, потеряли в некотором смысле почву в бурном течении феодализма, который все уносил с собой. Они были увлечены потоком. Напротив, преемники Роберта Сильного устояли благодаря прочным якорям. Позиция их фьефов в центре Франции и услуги, оказанные некогда их домом нации, объясняют предпочтение, оказанное им перед другими сеньорами.

Но если условием возведения на трон последнего Робертина были его громадные владения, то надо еще найти главную, решающую причину событий 987 года. Была ли это перемена династии, как говорили и как еще часто повторяют, прямым следствием порядка вещей, созданных триумфом феодализма? Следует ли думать, согласно большинству историков, что сеньоры, современные Гуго Капету, непременно нуждались в высшем вожде и в сюзерене, без которого была бы немыслима феодальная иерархия и к какому бы они находились в отношениях, в каких к ним находились их собственные вассалы? Эта необходимость кажется недоказанной, по крайней мере в первоначальный период возникновения феодализма, когда еще не выработалось твердого и общего взгляда на чисто феодальные отношения между королем и высшими сеньорами. Не нужно торопиться присуждать X веку того, что относится только к XIII, и переносить на царствование первых Капетингов политическое здание, правильные симметрические отношения, которые описывают теоретики феодализма в эпоху Людовика Святого и Филиппа Красивого. В этой иерархической группировке фьефов, которая произошла при падении Каролингов, движение могло остановиться на 10 или 12 больших графствах, на которые бы поделились французские земли, и оставить в стороне установление иерархической власти, как элемент чуждый и даже враждебный, без того, чтобы новый порядок пострадал от этого. Напротив, нам даже кажется, что отсутствие короля только и могло логически дать полное удовлетворение феодальным интересам, ставшим первенствующими. Следуя только своим собственным наклонностям, владельцы больших фьефов, которые передали корону Гуго, конечно, очень хорошо бы обошлись без высшего авторитета, который они, таким образом, ставили над самими собой.

Избрание Капетинга доказывает, насколько еще была могущественна, по крайней мере среди некоторых классов, римская традиция единства и централизации, традиция, осуществляемая императорскими учреждениями, преследуемая почти в той же самой форме полуцерковными Меровингами-австразийцами. Эта традиции была еще жива в конце X века, даже во время полного расцвета порядка, тенденции которого были ей совершенно противоположны. Она явилась после крушения династии Каролингов, несмотря на анархическое движение и на политическое раздробление, которое, казалось, угнетало всякие следы древней организации Галлии императорской и франкской. Без сомнения можно сказать, что могущество Робертинского дома и его решительный успех – один из результатов развития самого феодализма. Восшествие на престол Гуго Капета, вождя могущественной и владетельной фамилии, ясно указывало первенствующее значение нового порядка социального и политического. Но если феодализм и дал власть и значение потомкам Роберта Сильного и остановил на них выбор нации, то не это, конечно, сделало необходимым возобновление королевского достоинства в пользу третьей династии. Гуго Капет своим избранием обязан церкви, хранительнице традиции римской и императорской. Восшествие на престол третьей династии произошло благодаря стараниям духовенства, в лице трех его высших представителей: Адальберона, архиепископа Реймского, его секретаря и советника Герберта и Арнульфа, епископа Орлеанского. Напрасно Адальберон пишет к герцогу Карлу Лотарингскому: «Чем был я, чтобы быть в состоянии, единственно своими силами, дать короля французам? Это дела общественные, которые ускользают от произвола пустого смертного».30 Эта скромность, присущая духовенству с древнего времени, не может заставить нас переменить мнение. Поверим скорее Герберту, который упоминает в некоторых местах о своей политике, деятельной и полной средств, «чтобы воскресить царское достоинство, почти погибшее в глазах французов».31 Более глубокое изучение царствования Лотаря, Людовика V и событий, последовавших за смертью последнего, доказывает, что церковь, склоненная на сторону нестрийских интересов, все приготовила и всем руководила. Ей было тем легче совершить замену Каролингов Капетингами и оправдать их в глазах общественного мнения, что уже столетие принцип избирательный получил видимый перевес над принципом наследственности. Это видно не