Теперь в Его огненном сиянии я понемногу стал различать Бога, у Него было тело жука Хепера, ноги льва, но лицо человека и корона Фараона с двумя бараньими рогами, восьмью кобрами, двумя дисками солнца и луны и двумя большими перьями из золота, такими же высокими, как и Он Сам. У Него также был золотой член, выходивший прямо из Его бока, но так далеко, что Ему приходилось поддерживать его в этом восставшем состоянии одной рукой: он был таким же большим, как и член Усермаатра, что говорило о многом, поскольку голова Бога не доставала и до колен нашему Фараону, и Его не было бы видно, если бы Его не посадили высоко на трон. Могу сказать, что при виде этого Бога и Его члена Усермаатра также показал Свой воздетый меч, и к Ним мог бы присоединиться и бык, не будь он одурманен травами. Каждый, кто нес на шесте лотос, повернул расцветший цветок к Ним, и я почувствовал, как земля набухает любовью, и услышал под своими ногами приглушенные стоны желания. Многие в толпе чувствовали то же, поскольку под юбками многих мужчин можно было различить их восставшие члены и немало женщин упало в обморок. Я сам был близок к сладчайшей невоздержанности. Несмотря на то что я совершил прошлой ночью, и я мог ощущать, что и моя часть Нила поднимается.

„Всем сердцем восхвалим Амона-Ра!" — возгласил жрец, сообщая таким образом нам, что Бог Мин, Повелитель нашего Празднества и самое прекрасное Божество нашего урожая, есть Мин-Амон — еще одно проявление из миллиона и одного обличий Амона Сокрытого и Ра Света, и теперь, когда Бог и Фараон смотрели друг на друга: Усермаатра в глаза Мин-Амона, а Мин-Амон — в глаза Усермаатра, присутствием Амона-Ра исполнилось все, и бык, несмотря на травы, издал рев, в котором прозвучало эхо, прокатившееся по полю под лучами солнца и многим страшным горным пещерам, а тем временем жрец запел длинный гимн Амону-Ра.

Я все еще слышу его — каждое его слово. Даже если Усермаатра и не прекращал быть нашим Фараоном, ни на один из этих пяти дней, все же рука страха сжимала наши сердца, как и сердца всех в Нижнем и Верхнем Египте. С каждым нашим дыханием мы в Двух Землях ощущали, что в любой из этих пяти дней, пока Усермаатра был нашим Фараоном и все же им не являлся, над нами может разразиться несчастье. Мы знали, что Он должен быть снова коронован, дабы сила Его удвоилась в Его грядущих годах. Но как мог Он быть коронован во время Своего Божественного Торжества, если только на эти пять дней Он не откажется от Своего Трона?

Поэтому истинное возвращение Двойной Короны на голову Усермаатра приближалось по мере того, как мы слушали Гимн Верховного Жреца Амону-Ра, и мы вторили согласными криками, и познали в своей груди, пупках и чреслах высшую святость. Верховный Жрец сказал: „Да будет славен Амон-Ра, высшее Божество, Который прекрасен, податель жизни и тепла всему прекрасному домашнему скоту. Ты — Бык Богов, Повелитель Маат, Отец Богов, Создатель мужчин и женщин, Ты — Создатель животных. Ты — Повелитель всего сущего, производитель пшеницы и ячменя, и Ты родишь травы на полях, которые дают жизнь скоту. Боги превозносят Тебя, ибо Ты создал то, что внизу, и все, что вверху. Ты освещаешь Две Земли, и Ты плывешь по небу в мире. Ты делаешь кожу одного народа отличной от другого, покуда не возникает все разнообразие людей земли, но Ты всем им даешь жизнь. Ты слышишь мольбу угнетенного, и Ты добр сердцем ко всем, кто Тебя призывает. Ты спасаешь тех, кто пребывает в страхе, от тех, кто вероломен, и Ты судишь сильного и слабого. Ты — Повелитель ума. Из Твоего рта исходит знание. По Твоей воле разливается Нил. Ты — Правитель Предков в Подземном мире. Имя Твое Сокровенно"».

Я мог чувствовать, как с каждым словом, произнесенным Ме-ненхететом, беспокойство моего Отца нарастает. «Неужели, — спросил Птахнемхотеп, — именно эти слова были обращены к Усермаатра?»

«Так я их помню».

«Прошу, продолжи этот гимн».

«Вот слова Верховного Жреца, — повторил Мененхетет. — „Слава Тебе, Единственный. Люди вышли из Твоих глаз, а Боги — из Твоего рта. Ты повелел рыбе жить в реках и дал дыхание жизни яйцу и ползающим тварям. Ты позволяешь крысе жить в ее норе, а птице сидеть на зеленом дереве. Твоя сила имеет много обличий. Ты раскинул небо и основал землю. Ты — Хозяин зерна, и Ты создал скот, чтобы он пасся на холмах. Славься, Амон, Прекрасно-ликий Бык, Судья Хора и Сета! Ты создал горы, и серебро, и ляпис-лазурь.

О, Амон, Твои лучи сияют на всех лицах. Ни один язык не может выразить Твою Суть. Ты держишь путь сквозь неизмеримые пространства более миллионов лет и сотен тысяч лет. Ты следуешь через водную бездну к месту, которое любишь, и все это Ты совершаешь за один быстротечный миг пред тем, как уйти на покой, погрузиться в воды и положить конец часам"».

«Я читал лишь окончание этих слов, — сказал Птахнемхотеп. — Я не знал о других частях гимна, а они исполнены наивысшей силы и представляются Мне странными».

«Я в большом смущении, — сказал Мененхетет, — оттого, что мои слова незнакомы Тебе. Я могу полагаться лишь на свою память, а как мы знаем, наша Хаибит лжет в надежде обмануть нашего Ка. Не могло ли случиться так, что то, что представляется мне произнесенным в тот день, на самом деле есть гимн, возглашенный несколькими Верховными Жрецами Амона в своем кругу, таким образом, я припоминаю эти слова не из своей первой жизни, но из второй?»

«Это просто замечательно, — сказал Птахнемхотеп. — Я знаю о таких тайных гимнах даже больше, чем Хемуш, который занят делами правления. Однако среди рукописей, хранящихся в храмах, Я никогда не встречал таких, где Амона называли бы Повелителем Ума или Правителем Предков в Подземном мире. — Он покачал головой и вздохнул. — Это не так важно».

«То, что я рассказываю, — правда, которую я помню, — сказал Мененхетет. — Для меня совершенно немыслимо стать Твоим рулевым, который не знает, как управляться с веслом».

«Я назвал бы эту ошибку — если это ошибка — чрезвычайно любопытной и никогда не счел бы ее злонамеренной — разве что Боги желают, чтобы зло встало между нами».

«В этот час в Тебе больше веры в Богов, чем днем», — заметила моя мать, но с такой простотой и пониманием того, что по-настоящему осознала, что ни мой Отец, ни мой прадед не улыбнулись, и Птахнемхотеп наконец сказал: «Это так. В эту ночь присутствие Моей Двойной Короны ощущается так, как никогда ранее. Почтим же и тебя, и Мененхетета», — и при этих словах Он поцеловал меня.

«Нет Фараона мудрее Тебя», — сказал Мененхетет.

«Для меня это честь», — ответил Птахнемхотеп.

Однако так же как птица, сбитая метательной палкой, падая на землю, ранит воздух, так и эхо гимна Амону-Ра, вознесенного Верховным Жрецом, продолжало парить между ними, и я почувствовал подозрение в душе моего Отца. Не могу также сказать, что теперь Он продолжал верить Мененхетету. Если первый удар моему счастливому состоянию был нанесен проклятьем Нефхепохема, то это был уже второй. Несмотря на добрые слова, которые они говорили друг другу, теперь я чувствовал, как что-то разделило моего Отца и прадеда, будто они уже не несли общее бремя, но искали в разных пещерах свои собственные сокровища, я же, желая удержать их вместе, ощутил наконец детскую усталость, и мне захотелось плакать.