Характерной чертой стратегического облика будущей войны считалась ее наступательная направленность. В отчетном докладе ЦК ВКП(б) XVII съезду партии отмечалось, что Советский Союз «не думает угрожать кому бы то ни было и – тем более – напасть на кого бы то ни было». В то же время подчеркивалось: «…Те, которые попытаются напасть на нашу страну, – получат сокрушительный отпор, чтобы впредь неповадно было им совать свое свиное рыло в наш советский огород»[1632].

Эти исходные политические характеристики стали основой для разработки важнейших теоретических материалов и уставных документов, в том числе в 1934 году в Штабе РККА «Большого исследовательского труда по военно-политической обстановке в Европе и Азии», в 1937 году – в Генеральном штабе РККА военно-теоретических записок «Вопросы обороны Советского Дальнего Востока». Во Временном полевом уставе РККА (1936) отмечалось: «Всякое нападение на социалистическое государство рабочих и крестьян будет отбито всей мощью вооруженных сил Советского Союза, с перенесением военных действий на территорию врага. Боевые действия Красной армии будут вестись на уничтожение. Достижение решительной победы и полное сокрушение врага являются основной целью в навязанной Советскому Союзу войне»[1633].

Сложнее обстояло дело с вопросом, примет ли будущая война маневренные или позиционные формы. На этот счет высказывались различные мнения. Но большинство военных теоретиков и военачальников исходили из того, что маневренные и позиционные формы борьбы придется органически сочетать. Об этом, например, писал М. Н. Тухачевский[1634].

Неутешительные уроки советско-финляндской войны 1939–1940 годов показали, что между теоретическими представлениями о характере войны и реальной действительностью выявился угрожающий разрыв. После обсуждения итогов этой войны в марте 1940 года на пленуме ЦК ВКП(б) и проверки наркомата обороны были разработаны и стали проводиться в жизнь меры по устранению выявленных недостатков. Но в условиях начавшейся Второй мировой войны времени для этого уже не оставалось. Кроме того, из опыта этой войны не были сделаны правильные выводы, а многие ее новые явления не были замечены и должным образом оценены. Так, на состоявшемся в конце декабря 1940 года совещании высшего командного и начальствующего состава нарком обороны С. К. Тимошенко, правильно отметивший крупные изменения в оперативном искусстве воевавших армий, тем не менее заявил: «В смысле стратегического творчества опыт войны в Европе, пожалуй, не дает ничего нового…»[1635]. Это было глубокое заблуждение, ибо уже тогда на Западе наглядно проявились значительные сдвиги в формах и способах развертывания войны, ее масштабах, организации стратегического развертывания вооруженных сил, в ведении первых и последующих стратегических операций и др.

В тесной зависимости от взглядов на характер будущей войны находились взгляды на теоретические основы военного искусства. Приоритет в их исследовании принадлежит А. А. Свечину, который считал, что «в ряду военных наук история военного искусства представляет тот фундамент, на котором созидаются прочие военные дисциплины»[1636]. Одним из существенных достижений явилось выделение из стратегии оперативного искусства и оформление его в самостоятельную область военной теории. В результате господствовавшая до начала двадцатых годов двухчленная формула «стратегия – тактика» получила деление на три части: «стратегия – оперативное искусство – тактика». Однако разработка официальных документов по оперативному искусству несколько отставала от теории. На основе опыта боевых действий Красной армии на Западном фронте в 1920 году было подготовлено «Наставление для организационного руководства операциями», утвержденное М. В. Фрунзе в 1924 году. По его инициативе курс оперативного искусства был выделен в самостоятельную дисциплину в Военной академии РККА и создана кафедра «Ведение операций». Но вскоре она была ликвидирована, а оперативный факультет создан лишь в 1931 году[1637].

С учетом установившихся представлений о характере будущей войны, реального состояния и возможностей вооруженных сил СССР и его вероятных противников особое внимание военных теоретиков было уделено решению проблем начального периода войны, подготовки и ведения первых и последующих операций. В первой половине двадцатых годов в основе концепции начального периода лежали взгляды, сложившиеся на основе опыта Первой мировой войны. В соответствии с ними считалось, что этот период продлится не менее 10–15 суток от объявления войны до завершения развертывания и начала решающих операций главных сил воюющих сторон. Однако вскоре выяснилось, что в связи с бурным развитием авиации и механизированных войск война, вероятно, начнется с внезапного нападения агрессора и без официального ее объявления, а ее начальный период будет характеризоваться ожесточенной борьбой на земле, море и в воздухе за захват и удержание стратегической инициативы. При этом еще в мирное время агрессор будет стремиться скрытно и в короткие сроки провести частичную мобилизацию, сосредоточить в приграничных районах значительное количество войск (армии вторжения), ядром которых станут танковые и моторизованные соединения. При поддержке авиации они до общей мобилизации начнут приграничные наступательные операции с целью разгромить приграничные войска, сорвать мобилизацию главных сил, их сосредоточение и стратегическое развертывание. Поэтому начальник Штаба РККА М. Н. Тухачевский в начале 1926 года определил важнейшей задачей исследование «вопроса об определении характера предстоящей нам войны и ее начального периода, в первую очередь, конечно, на Европейском театре»[1638]. В том же году А. А. Свечин ввел в научный оборот два новых понятия: предмобилизационный период (подготовительные мероприятия до объявления войны и начала общей мобилизации); особый (начальный) период войны от ее объявления до начала крупных операций (общая мобилизация, развертывание и сосредоточение вооруженных сил для ведения первых крупных операций, ведение частных боев и сражений)[1639].

Б. М. Шапошников в своем труде «Мозг армии» показал зависимость мобилизации от политических и стратегических соображений, рассматривая ее как военное явление. Он выявил две основные тенденции в подготовке государств к вступлению в войну: проведение максимума возможных подготовительных мероприятий еще в предмобилизационный период; фактическое вступление сторон в войну до ее формального объявления. Об этом писал и В. К. Триандафиллов в своем труде «Характер операций современных армий». Он был сторонником нанесения глубоких сокрушительных ударов по противнику с самого начала войны. Р. П. Эйдеман отмечал, что первые же часы войны ознаменуются ожесточенной воздушной борьбой. При поддержке авиации в наступление перейдут подвижные механизированные войска, чтобы как можно глубже вторгнуться в пределы территории противника. А тем временем под прикрытием войск вторжения и ударов авиации будет проведена мобилизация и осуществлен ввод в сражение первого стратегического эшелона[1640]. Об этом писал и Е. А. Шиловский.[1641] Данной точки зрения придерживался и Тухачевский, который в 1934 году в своем труде «Характер пограничных операций» подчеркивал, что противник действиями авиации и механизированных войск может сорвать планомерную мобилизацию в пограничной полосе и сосредоточение к границам массовой, многомиллионной армии, в связи, с чем особую важность приобретает разработка первого периода войны[1642]. Он считал, что войска первого стратегического эшелона, предназначенные для ведения пограничного сражения крупного масштаба, должны именоваться не армией прикрытия, а особой передовой армией, дислоцированной в приграничной полосе[1643]. Ее ядро должны составлять механизированные и кавалерийские соединения. Успешный исход пограничного сражения, по мнению Тухачевского, создаст условия для беспрепятственного решения задачи стратегического сосредоточения и развертывания главных сил с широким использованием железных дорог. Вместе с тем он предупреждал о возможности высадки в первые часы войны в тылу войск Красной армии авиадесантов противника и проникновения вглубь отдельных групп его танков. «Противник может перестроиться внезапно и неожиданно, – писал Тухачевский. – Лучше самим предупредить врагов. Лучше поменьше делать ошибок, чем на ошибках учиться»[1644].