Десантная операция на полуострове Вальхерен 1 ноября была неорганизованной и стоила многих жертв; только через неделю тяжелых боев удалось заставить немцев сдаться. Первый конвой союзников разгрузился в порту Антверпена лишь 28 ноября. Учитывая то, что антверпенские доки каким-то чудом удалось захватить в целости и сохранности еще в сентябре, а проблема снабжения армий союзников стояла ребром с конца августа и до этого времени, можно сделать вывод, что медлительность с захватом устья Шельды стала самой крупной ошибкой всей кампании.

Ответственность за это ложится на командиров союзников всех уровней, начиная с Эйзенхауэра. Но оперативную ответственность нес Монтгомери – генерал, считавший себя мастером военных действий, так что основная вина ложится на него. «К началу зимы американцы перестали считать Монти забавным, – писал генерал-лейтенант сэр Фредерик Морган, – а если говорить о [Беделле] Смите и Брэдли… презрение перерастало в неприкрытую ненависть»13.

Западные союзники упустили возможность прорваться в Германию в сентябре – возможность крайне маловероятную, поскольку к этому времени они не обладали достаточной боевой мощью, чтобы выиграть войну в 1944 г., из-за того, что поддались эйфории побед во Франции. Им недоставало энергии и изобретательности, чтобы преодолеть проблемы со снабжением, как в свое время делал вермахт при наступлении. Существует мнение, что армия Эйзенхауэра не смогла нанести Германии решающий удар из-за нехватки войск и обеспечения, которые вопреки стратегии «Германия в первую очередь» ушли на Тихоокеанскую кампанию 1944 г. Это мнение представляется спорным. И в американской, и в британской армиях постоянно не хватало пехоты при избытке противотанковых и зенитных подразделений. У Монтгомери в 21-й группе армий было лишь 47 120 первоклассных пехотинцев – 4,1 % от общей численности армии, а из высадившихся в Нормандии 662 000 британских солдат в пехоте значилось только 82 00014. В течение зимы некоторые противотанковые и зенитные подразделения были разбиты, и их личный состав превратился в пехоту, но до самого завершения кампании слишком мало британских и американских солдат сражалось и слишком много занималось несущественными задачами. На тактике союзников плохо сказывалась чрезмерная зависимость от механизированных средств передвижения.

Англо-американцы не смогли превратить большую победу в решающую и поплатились за это месяцами сражений. Wacht, газета Девятнадцатой немецкой армии, 1 октября писала: «Англичане, а еще больше американцы всю войну старались избегать больших потерь… Они не готовы к полной самоотверженности, к честному солдатскому самопожертвованию… Американская пехота идет в наступление только вслед за танковым клином, атакует только после потока бомб и снарядов. И как только они встречают немецкое сопротивление, они тут же откладывают наступление до следующего дня и мощной артподготовки»15. Конечно, это тенденциозный взгляд, но трудно назвать его полностью неверным.

Зима 1944 г. в Западной Европе выдалась на редкость дождливая. С самого октября погода играла на руку немцам, препятствуя любым боевым действиям. «Господин генерал, – писал 11 ноября Эйзенхауэр Маршаллу, – меня чрезвычайно удручает погода»16. Погодные условия досаждали обеим воюющим сторонам, но союзникам, которые стремились вперед, они досаждали больше. Из-за размокшей земли было совершенно невозможно двигаться по бездорожью; танки увязали в грязи по самое днище, а автомобили – по самые оси; авиационные вылеты сократились до минимума, а немцы использовали для обороны любую водную преграду.

Британцы, столкнувшись с истощением людских резервов страны, стремились снизить потери до минимума; всю зиму они медленно продвигались по восточной Голландии, иногда неделями не двигаясь с места. Неймеген был всего лишь в 50 км от Везеля, но между ними лежал лес Рейхсвальд; от захвата Неймегена и до переправы британцев через Рейн у Везеля 23 марта 1945 г. прошло шесть месяцев.

При всей популярности Паттона его Третья армия весьма медленно двигалась через Эльзас и Лотарингию и вышла к границе Германии только к середине декабря. Шестая группа армий генерала Джейка Деверса, справа от Паттона, встретила ожесточенное сопротивление немцев, оборонявших плацдарм на западном берегу верхнего Рейна (так называемый «Кольмарский мешок»). Во время боев на Вогезах рядовой Уильям Цушида, санитар, писал родителям:

«Здесь жуткая неразбериха. В моем мозгу какая-то беспорядочная смесь из раненых и больных, из обычных ночных страхов и ожидания рассвета. Остальное я стараюсь выкинуть из головы как можно быстрее, уж слишком оно мерзкое. Надеюсь, все те, кто в армии сидит на “теплых местечках”, понимают, что чувствуют люди в боевых частях, днем и ночью… Я иногда впадаю в такое оцепенение, что, когда выпадает свободная минутка, приходится заставлять себя что-нибудь почитать, журнал или старое письмо. Все сводится к тому, что ты думаешь, сейчас тебе поесть или потом, или надеешься отыскать сухое место для ночлега, или надеешься, что потери будут меньше. Надежды, одни надежды»17.

Рядовой 1-го класса десантник Билл Тру был тронут до глубины души, когда однажды вечером во время битвы за Голландию в его окоп, который он делил с другим солдатом, пришла маленькая девочка и принесла две подушки. Это был крошечный отзвук мирной жизни, которая до того момента казалась ему невообразимо далекой.

У союзников, несмотря на то что корабли стали разгружаться в Антверпене, продолжались проблемы со снабжением. Их солдаты нуждались в гораздо более разнообразных продуктах питания и удобствах, чем солдаты вермахта, и даже для скромных боевых задач расходовали чересчур много боеприпасов. Продвигавшиеся по Европе войска Эйзенхауэра вели себя гораздо пристойнее, чем русские, но, конечно, чуть ли не все солдаты, живущие в постоянном страхе смерти, склонны расхищать чужое имущество. Голландский врач описывает свои чувства от посещения находившегося сразу за линией фронта городка Венрай, где разместились британские солдаты: «Не могу описать словами, как я был потрясен, увидев, как разграблен и разрушен город. Я встретил пожилого английского офицера, его слова говорят сами за себя: “Я в высшей степени сожалею и стыжусь; наша армия лишилась здесь своей чести”»18.

На Западном фронте, в отличие от Восточного, убийство пленных никогда не считалось законным, но солдаты Эйзенхауэра тоже совершали преступления такого рода. Один канадский солдат рассказывает, как в Голландии во время патрулирования они захватили восьмерых «безлошадных» немецких танкистов, которые пробирались к своим. Их офицер хорошо говорил по-английски, и противники несколько минут поболтали о погоде, о холоде, о том, как было бы здорово разжечь костер. Они как раз шли мимо фермы, разговаривая о том, что там могут быть самогон и поросята; вот бы их поджарить! Канадец потом говорил: «Для него война закончилась, и он, я думаю, был этому рад»19. Потом канадский лейтенант вдруг повернулся к своему пулеметчику и сказал: «Пристрели их». Немецкий офицер – тот, который шутил, – «побежал вперед, обхватив себя руками, и что-то сказал, а наш парень с “Бреном” дал очередь… Двое, я помню, дергались, как лососи на остроге, и этот парень, “Блонди” с Кейп-Бретона – мы звали его “Блонди”, потому что он все хвастался, какой он был крутой шахтер, – он добил этих двух из пистолета… Я думаю, в наших документах это зафиксировано как уничтожение немецкого патруля. Никто из нас на это особенно и внимания не обратил… Но я вам скажу, что, если бы такое случилось со мной на год раньше, так я бы, наверно, все кишки из себя выблевал».