— Что мы, циркачи, прыгать через это? — услышал он чей-то возглас.

— Ждите здесь, — сказал Крофт. — Я пойду посмотрю, расширяется ли выступ.

Он прошел около пятидесяти футов и обнаружил, что выступ действительно расширяется. Он глубоко, с чувством облегчения вздохнул — ведь в противном случае пришлось бы возвращаться назад и искать другой путь, а он не был больше уверен, что солдаты пойдут за ним.

Крофт наклонился над трещиной и принял свой рюкзак от Мартинеса. Расстояние между краями трещины было таково, что их руки соприкоснулись. Затем он принял рюкзак Мартинеса и отошел на несколько шагов.

— О'кей, ребята, — сказал он. — Давайте перебираться сюда. На этой стороне выступ, кажется, расширяется.

Он услышал нервные смешки.

— Послушай-ка, Крофт, — с сомнением проговорил Ред, — в самом деле этот проклятый выступ расширяется?

— Да, да, расширяется, и намного. — Крофт остался недоволен своим ответом. Надо было бы приказать Реду заткнуться.

Рот, шедший замыкающим, слушал весь этот разговор со страхом. Если придется прыгать, он, конечно, промахнется. Несмотря ни на какие усилия, он не мог скрыть охватившего его беспокойства. Гнев его еще не остыл, но проявлялся теперь в более спокойной форме. Он слишком устал.

Его страх возрастал по мере того, как товарищи передавали свои рюкзаки и прыгали через брешь. Это было то самое, чего он никогда не мог делать, и им овладела паника, которую он испытывал в школьных гимнастических залах, когда ожидал своей очереди для выполнения упражнения на бревне. Его очередь неумолимо приближалась. Минетта, последний перед ним, заколебался на краю трещины и затем перепрыгнул через нее, издав слабый смешок:

— Боже, ну и акробат из меня!

Рот откашлялся.

— Посторонитесь, я прыгаю! — сказал он тихо и передал свой рюкзак.

Минетта говорил с ним, как с ребенком:

— Только не торопись, старина, осторожно. Не бойся, это легко. Только не торопись, и все будет в порядке.

Это разозлило Рота.

— Я не боюсь! — сказал он.

Но когда он приблизился к краю трещины и посмотрел вниз, его ноги обмякли. До другого края трещины, как ему казалось, было страшно далеко. Скалистый утес под ним зловеще обрывался в бездну.

— Я прыгаю, — произнес он снова, но не двинулся с места. Когда он собрался прыгнуть, мужество покинуло его.

«Сосчитаю про себя до трех, — подумал он. — Один… два… три…»

И опять он не мог сдвинуться с места. Критическая секунда длилась страшно медленно и кончилась. Силы покинули его. Он хотел прыгать, но не мог.

Рот услышал, как на той стороне Галлахер сказал:

— Подойди к краю, Минетта, и лови этого недотепу.

Галлахер прополз под ногами Минетты, протянул руку и, глядя на Рота со злостью, сказал:

— Ну, давай! Все, что от тебя требуется, это ухватиться за мою руку. Ты ведь можешь дотянуться до нее.

Они представляли странное зрелище. Галлахер скорчился под ногами Минетты, между ними виднелись его лицо и протянутая рука.

Рот смотрел на них с презрением. Он понял теперь этого Галлахера. Бык, испуганный бык. Сейчас он мог бы кое-что сказать им. Если он откажется прыгать, Крофт вынужден будет повернуть назад. Разведка закончится. В это мгновение Рота внезапно осенила мысль бросить вызов Крофту.

Но солдаты его не поймут. Они станут оскорблять его, издеваться над ним, найдут в этом облегчение и утешение. Его сердце наполнилось горечью.

— Прыгаю! — неожиданно прокричал Рот. Ведь именно этого они и хотели!

Он почувствовал, как его левая нога слабо оттолкнулась, и он неуклюже наклонился вперед. Его измученное тело стало вяло переваливаться через брешь. В какое-то мгновение он увидел лицо Галлахера с вытаращенными от удивления глазами, затем проскользнул мимо его руки, и, царапаясь руками о скалу, стал падать вниз.

Падая, Рот слышал, что кричит от злости, и сам удивился, что способен еще так сильно орать. Прежде чем он разбился о скалы где-то далеко внизу, сквозь оцепенение и неверие в его голове промелькнула мысль, что он хочет жить. Этот маленький человек, кувыркавшийся в пространстве, хотел жить…

На другой день рано утром Гольдстейн и Риджес снова потащили носилки. Утро было прохладным, и они шли теперь по ровной местности, но облегчения от этого не чувствовали. Не прошло и часа, как они снова погрузились в такое же состояние оцепенения, что и накануне. И опять они с трудом преодолевали каждые несколько футов, то и дело опуская носилки на землю. Вокруг них со всех сторон тянулись отлогие холмы, убегавшие назад, к северу, в направлении горы. Безмятежный мирный ландшафт, в котором преобладали бледно-желтые тона, напоминал песчаные дюны, уходящие к самому горизонту. Ничто не нарушало тишины. Они шли, тяжело дыша, согнувшись над своей ношей. Утреннее небо было лазурным, а далеко впереди к югу, за джунглями, виднелись дождевые облака, медленно тянувшиеся друг за другом.

В это утро у Уилсона усилился жар, и он непрестанно просил пить, умоляя со слезами, крича и проклиная их. Гольдстейн и Риджес не могли больше выносить этого. Казалось, что из всех чувств у них сохранился только слух, да и то лишь частично; они не слышали жужжания насекомых и хриплых рыдающих звуков, которые издавали сами, когда вдыхали в себя воздух. Они слышали одного только Уилсона, его мольбу, его стоны, хотя изо всех сил старались не обращать на них внимания.

— Да дайте же мне пить!

В уголках рта Уилсона засохла розоватая слюна, взгляд у него был неспокойный, рассеянный. Временами он начинал бить кулаками по носилкам, но без всякой силы. Он казался теперь меньше ростом; его крупное тело обвисло. Иногда в течение многих минут он тихо лежал, уставившись отсутствующим взглядом в небо и слабо ощущая неприятный запах, не понимая, что он исходит от него самого. Прошло сорок часов, как он был ранен, и за это время он испражнялся под себя, истекал кровью, потел и даже сохранил терпкий запах влажной земли, на которой они спали предыдущую ночь. Уилсон сложил губы в выразительную гримасу отвращения и сказал:

— Ребята, от вас воняет.

Услышав эти слова, они не обиделись на него и только снова с трудом перевели дух. Привыкнув жить в джунглях в никогда не просыхающей одежде, они совсем уже забыли, что такое сухая одежда и как сделать вдох, не прилагая при этом усилий. Да они и не думали об этом. И конечно, не думали о том, когда же кончится их путь. Идти дальше — это единственное, что существовало для них.

Утром Гольдстейн заставил себя заняться изготовлением какого-нибудь приспособления, чтобы легче было нести носилки. Пальцы на руках у них совсем онемели — продержав носилки лишь несколько секунд, они начинали медленно разжиматься. Гольдстейн отрезал от рюкзака лямки, связал их вместе и, перекинув через плечи, привязал к ручкам носилок. Теперь, когда он не мог сжимать их пальцами, он переносил тяжесть носилок на лямки и продолжал идти, пока руки были в состоянии вновь их держать. Вскоре Риджес последовал его примеру. И так, впрягшись, они брели вперед, а носилки медленно раскачивались между ними.