зависит от роли, от случая, от отношения к своей роли… Кино же — это что-то настолько живое… В театре все по-другому. В театре отношения с актерами намного более отчетливы, более четки, репетиции имеют колоссальную значимость, там актер выражает себя совсем по-другому…

«Сцена»: Какая сцена «Сталкера» вам ближе?

Тарковский: Какая мне больше нравится или какая мне ближе? Это не всегда совпадает.

«Сцена»: И та и другая.

Тарковский: Больше всех мне нравится монолог Алисы Фрейндлих. Это относительно того, что мне нравится больше. Он самый близкий к изначальной задумке. Я очень им доволен. А эпизод, который мне ближе по духу… скажем так, который больше всех я чувствую моим, в котором я больше всего выразил себя… Возможно, это один из последних эпизодов, начиная с их возвращения в бар и домой и до разговора с женой. Когда уже все закончилось.

Из интервью видно, как далеко ушел Тарковский от первоначального замысла, как изменилась его концепция фильма. Меня прежде всего поразило, что он считает «Сталкер» фильмом о потере веры Сталкером. Для меня это история не одного, а трех человек, жаждавших исполнения желаний, а получивших путешествие внутрь самих себя, с предельной ясностью открывшее каждому из них его душу. Они заглянули в нее и убоялись — в душе каждого из них слишком много того, что может не только не принести счастья или богатства, но и уничтожить весь мир.

«Сталкер» — кинематографическое дополнение Тарковского к максиме Декарта: «Cogito ergo sum. Мыслю — следовательно, существую». Режиссер добавил к этому классическому афоризму сомнение. Его фильм — это послание всем, кто считает свои правом вести народы в будущее, особенно в «светлое». «Сталкер» ограждает от нас слепой веры в самоуверенных лжепророков, обещающих нам «вставание с колен» и благоденствие с позиции силы в мире несвободы, политического жульничества, беззаконных приговоров, полицейских облав, политзаключенных и пыток. Мне кажется, Андрей Арсеньевич считал: счастье — это самопознание, очень трудный путь к себе и к другим. Каждый должен находить и проходить его сам. Сомневаясь в правильности пути и искренности своей веры. Как говорил сам Тарковский:

…Внешне герои, казалось бы, терпят фиаско, на самом деле каждый из них обретает нечто неоценимо более важное: веру, ощущение в себе самого главного. Это главное живет в каждом человеке[543].

Тарковский в этом интервью заявляет, будто Сталкер придумал то, что в этой Зоне происходит. Меня это удивило еще более. Мне кажется, режиссер намеренно дезинформирует зрителей. Если бы в Зоне не происходили таинственные феномены, зачем бы ее окружали вооруженной охраной и так боялись проникновения туда людей? Кроме того, существовал ведь не один Сталкер, были и другие, водившие туда людей, например упоминавшийся не раз Дикобраз. И они приносили оттуда то, что не могли понять, но научились тиражировать и использовать… В фильме об этом ни слова…

Интересно и отношение Тарковского к художникам кино, раздражавшим его собственным видением его фильмов, необходимость фиксировать придуманное не им. Тут, мне кажется, можно пенять только на то, что он сам не мог точно и по сути объяснить, что ему нужно для точной реализации его экранного мира. С Тарковским работали лучшие художники отечественного кинематографа Евгений Черняев, Ипполит Новодережкин, Сергей Воронков, Михаил Ромадин, Николай Двигубский, на «Сталкере» — Александр Боим, Шавкат Абдусаламов, Сергей Воронков — и они могли адекватно воссоздать и до поры блестяще воссоздавали его замыслы. Неверие в их способности — скорее свойство расшатанной психики режиссера и следствие непререкаемой веры в свою гениальность, все более вытеснявшей в нем способность к сотрудничеству и сотворчеству.

Более всего меня поразило запоздалое признание режиссера в том, что фильм грозил получиться «недостаточно глубоким. Вмешалось что-то вроде руки судьбы, пленка была испорчена в тот момент», когда это было так нужно Тарковскому. «Повторять то же самое во второй раз невозможно, это было выше моих сил. И я вместе с авторами стал переписывать сценарий…» Фактически Андрей Арсеньевич признает, что дело было не в Рерберге, которого он обвинил во всех смертных грехах, и не в остальных сотрудниках и коллегах, уволенных им. Дело в неосвоенном им сценарии и неготовности к работе над фильмом. То есть прав был Рерберг.

Иоселиани и другие

Однажды директор «Сталкера» Демидова попросила меня: «Андрей Арсеньевич должен показывать „Сталкер“ в каком-то научно-исследовательском институте. Не могли бы вы помочь донести коробки с фильмом, он все-таки после инфаркта…» В прокатной копии 17 частей — это три яуфа, то есть более 60 килограммов веса, так что просьба была оправданной. Я погрузил коробки с фильмом в машину. Мы подъехали к скверику у института в Новых Черемушках. Там на лавочке беседовали Тарковский и Отар Иоселиани.

Андрей Арсеньевич познакомил нас. Прибежал представитель института с двумя рабочими. Они подхватили яуфы с фильмом. Я хотел еще раз посмотреть картину, но представитель сказал, что это невозможно: у них режим и нужно заранее оформлять пропуск. После чего увел Тарковского, а мы остались с Иоселиани. Отар спросил, нравится ли мне «Сталкер». «Конечно, — ответил я. — Я работал на нем с самого начала съемок. Прошел через все скандалы и доработал до конца. Мне очень нравится эта картина. А вам?» Я спросил из вежливости, убежденный, что Иоселиани она тоже нравится. «А мне — не очень», — сказал Отар. «Чем же?» — удивленно спросил я. «Во-первых, громоздкостью неубедительных рассуждений. Во-вторых, она слишком длинная. И в-третьих, ужасно серьезная, абсолютно без юмора». Ответ поразил меня, и я не нашел что возразить. Мы раскланялись и разошлись. Потом я узнал, что он не был одинок в своем восприятии. Вот мнение редактора фильма.

* Анатолий Степанов: В «Сталкере» появляется несвойственное ранее Андрею рациональное начало. Мощнейшего эмоционального и психологического посыла, которого он достигал в предыдущих картинах, здесь не было. Точности и лаконичности языка — тоже. Во всей картине «Сталкер» я люблю только два эпизода — въезд в «Зону» и панораму по натюрморту под водой. В них чувствуется мощь таланта прежнего Андрея. И конечно, во всем фильме, и особенно на въезде в «Зону», поразительно работает совершенно оригинальная музыка Эдуарда Артемьева.

Режиссерским достижением «Сталкер» тоже не назовешь. Хорошо зная Александра Кайдановского, его психофизику и актерские возможности, я в «Сталкере» на него смотреть не могу. Андрей вывернул его наизнанку, сделав фальшивым до невозможности. Он этого блаженного переблажил. Ради чего эти нравственные страдания у Сталкера? Чего ради он