Но то ли по недосмотру, а скорее всего специально, правительством была забыта малоизвестная до той поры желтая газета «Живое слово». На следующий день она станет самым дефицитным изданием в стране, поскольку именно она опубликует заявление Алексинского и Панкратова. Сообщение — «Ленин и Ганецкий — шпионы» — начиналось с известных нам показаний прапорщика Ермоленко, после чего говорилось: «Ленину поручено стремиться всеми силами к подрыву доверия русского народа к Временному правительству. Деньги на агитацию получаются через некоего Свендсона, служащего в Стокгольме при германском посольстве. Деньги и инструкции пересылаются через доверенных лиц. Согласно только что поступившим сведениям такими доверенными лицами являются в Стокгольме: большевик Яков Фюрстенберг, известный более под фамилией «Ганецкий», и Парвус (доктор Гельфанд). В Петрограде — большевик, присяжный поверенный М. Ю. Козловский, родственница Ганецкого — Суменсон… Военной цензурой установлен непрерывный обмен телеграммами политического и денежного характера между германскими агентами и большевистскими лидерами»[1764].

Бенуа радовался 5 июля: «Дождь, гроза. Среди дня появилось солнце, и вечер получился прелестной ясности и свежести»[1765]. Но большевикам было не до погоды. Мария Ильинична Ульянова запомнила: «Утром, когда мы только встали, к нам пришел Я. М. Свердлов и, рассказав о происшедшем ночью, стал настаивать на необходимости для Ильича немедленно скрыться… Яков Михайлович набросил на брата свое непромокаемое пальто, они тотчас же ушли из дома совершенно незамеченными»[1766]. Свердлов привел Ленина на набережную реки Карповки, дом 25, квартира 18 — на квартиру Сулимова — одного из руководителей «военки». Открыла его супруга: «Рано утром 5 июля в моей квартире раздался звонок. Открыв дверь, я увидела Я. М. Свердлова, а за ним стоял Владимир Ильич…

— Владимир Ильич останется у вас. Вы должны из дома не уходить, не оставлять Владимира Ильича. Вы за него отвечаете…

Мой муж, Сулимов С. Н., был в Кронштадте, мать с сыном — на даче… По просьбе Владимира Ильича я покупала ему все выходившие в Петрограде газеты. За чертежным столом мужа Владимир Ильич прочитывал все газеты, делал на полях свои заметки… много писал»[1767].

В тот день он писал опровержение прочитанного в «Живом слове»: «Итак, германские офицеры, чтобы склонить Ермолаенку к его бесчестному поступку, налгали ему бесстыдно про Ленина, который, как всем известно, как официально заявлено всей партией большевиков, сепаратный мир с Германией самым решительным образом всегда и безусловно отвергал!!». Особенно Ленина возмутило, что его поставили на одну доску «с каким-то Иолтуховским (?) и «Союзом освобождения Украины»: «от этого подозрительного, социал-патриотического «Союза» и Ленин, и все интернационалисты отгораживались публично много раз именно во время войны».

Насчет денег Ленин обращал внимание на то, что ничего не говорится об их получателе. И кроме того. «Будь тут хоть слово правды, как же это могло быть тогда, 1) что Ганецкого совсем недавно свободно впустили в Россию и свободно выпустили из нее? 2) что ни Ганецкого, ни Козловского не арестовали раньше появления в газетах сведений об их преступлениях? Неужели в самом деле генеральный штаб, если бы он действительно имел в руках хоть какого-нибудь доверия, заслуживающего сведения о переводе денег, о телеграммах и т. п., допустил бы разглашения слухов об этом через Алексинских и желтую прессу, не арестуя Ганецкого и Козловского… Добавим, что Ганецкий и Козловский оба не большевики, а члены польской с.-д. партии… Никаких денег ни от Ганецкого, ни от Козловского большевики не получали. Все это — ложь, самая сплошная, самая грубая»[1768].

На следующий день эта статья Ленина была опубликована в «Листке Правды», где также было и опровержение Козловского: «1) Никаких сношений с кем-либо из агентов германского генерального штаба у меня не было. 2) На текущем счету в Сибирском или в каком-нибудь другом банке 2 миллионов рублей я никогда не имел. Вся сумма имеющихся у меня на текущем счету денег не превышает нескольких тысяч рублей. 3) Получателем «немецких денег из Берлина в Стокгольм» или другим каким-либо путем я никогда не состоял»[1769].

Подошли Зиновьев, Троцкий, Смилга, Томский, Бокий, рассказавшие, что в некоторых полках еще шла агитация за продолжение выступления, а особняк Кшесинской и Петропавловка готовятся к обороне. «В.И., не колеблясь ни минуты, заявил, что сдача неизбежна и что затягивать дело — значит только увеличивать поражение. Настроение было достаточно подавленное»[1770], — замечал Зиновьев. В беседе с Троцким Ленин в тот день интересовался:

— Не перестреляют ли они нас?[1771]

Посетители уехали от Ленина в особняк Кшесинской, где шли дискуссии о тактике поведения. Свердлов подтверждал: «Собравшийся утром же 5 июля ЦК, учитывая новые данные в виде обнаружившейся организации контрреволюции и т. д., вынес в час дня резолюцию, в которой подтвердил принятое ночью решение и постановил приложить все усилия к продолжению выхода «Правды»… Около двух часов дня в помещение, занимаемое ВО, приехал член ЦИК Либер вместе с Зиновьевым и Каменевым, которые передали требование Исполнительного комитета убрать броневые автомобили, расположившиеся около Петропавловской крепости, настоять на отъезде кронштадтцев и тому подобное. Когда Либер приехал, происходило совещание членов ЦК с ВО по вопросу о ликвидации демонстрации. Требования Исполнительного комитета, переданные Зиновьевым и Каменевым, тут же на совещании решено было исполнить, так как ЦК уже до того призвал к ликвидации демонстрации»[1772].

Троцкий утверждал, что сам факт визита Либера «свидетельствовал о самых мирных чувствах. Достигнутое соглашение обязывало большевиков увести матросов в Кронштадт, вывести роту пулеметчиков из Петропавловской крепости, снять с постов броневики и караулы. Правительство обещало, со своей стороны, не допускать каких бы то ни было погромов и репрессий в отношении большевиков и выпустить всех арестованных, за исключением совершивших уголовные деяния.