Но соглашение продержалось недолго. По мере распространения слухов о немецких деньгах и приближения с фронта войск в гарнизоне обнаружилось все больше частей, вспомнивших о своей верности демократии и Керенскому… «Когда Каменев попытался напомнить членам президиума Исполнительного комитета о заключенном несколько часов тому назад соглашении, Либер ответил в тоне железного государственного человека:

— Теперь соотношение сил изменилось.

Из популярных речей Лассаля Либер знал, что пушка — важный элемент конституции».

Были заняты редакции и типографии «Правды» и «Солдатской правды», «Труда», разгромлено помещение райотдела пробольшевистского союза металлистов. Правительственные части подтягивались к особняку Кшесинской. «С ведома и согласия министров-социалистов князь Львов еще 4-го отдал генералу Половцову письменное распоряжение «арестовать большевиков, занимающих дом Кшесинской, очистить его и занять войсками»… Надо было привести особняк в оборонительное состояние. Комендантом здания Военная организация назначила Раскольникова. Он понял задачу широко, по-кронштадтски, послал требования о доставке пушек и даже о присылке в устье Невы небольшого военного корабля», — свидетельствовал Троцкий[1773]. Моряки, ночевавшие в Петропавловской крепости, рассказывал Флеровский, «утром 5 июля были окружены правительственными броневиками, и под угрозой расстрела им было предложено сдать винтовки. Естественно, что возмущенные матросы ответили решительным отказом на это бесстыдное требование социал-предателей»[1774].

Члены Военной организации большевиков Константин Степанович Еремеев и Александр Федорович Ильин-Женевский отправились к Половцову, который их немедленно принял и «настойчиво уверял их в отсутствии каких бы то ни было планов, сулящих репрессии нашей партии. И в самом деле, 5 июля генерал Половцов атаки на нас не повел, — рассказывал Раскольников. — Он предпочел отложить ее на один день, чтобы, дождавшись новых подкреплений с фронта…» По возвращении Еремеева Раскольников поехал распускать свои войска.

Около 16.00 началось заседание ВЦИК и ВИК крестьянских депутатов. Церетели запомнил «взволнованный вид Зиновьева, которому ЦК большевиков поручил просить ЦИК выступить в их защиту. Увидевши меня в кулуарах Таврического дворца, он бросился ко мне с восклицанием:

— Товарищ Церетели, вы благородный противник, защитите нас от клеветы»[1775].

Зиновьев получил возможность выступить вне очереди:

— Товарищи, совершилась величайшая гнусность. Чудовищное клеветническое сообщение появилось в печати и уже оказывает свое действие на наиболее отсталые и темные слои народных масс. Мне не надо доказывать, что ЦИК должен принять самые решительные меры к реабилитации товарища Ленина и пресечению всех мыслимых последствий клеветы.

Зиновьев застыл на трибуне, ожидая реакции. Чхеидзе ответил, что все необходимые меры будут приняты, но тон его был ледяной. На лицах депутатов либо ирония, либо равнодушие. У Зиновьева осталось в памяти выступление энеса Чайковского. «Благообразный высокий старик с длинной седой бородой, с постно-народническим лицом, — он не смог скрыть злорадства и чувства мести. Запомнился лейтмотив его гнусной речи: «дыма без огня-де не бывает»[1776].

Но ЦИК частично пошел навстречу большевикам и постановил: «В связи с распространившимися по городу и проникшими в печать обвинениями В. Ленина и других политических деятелей в получении денег из темного немецкого источника И. К-т доводит до всеобщего сведения, что им, по просьбе представителей большевистской фракции, образована комиссия для расследования дела. Ввиду этого до окончания работ комиссии И. К-т предлагает воздержаться от распространения позорящих обвинений и от выражения своего отношения к ним и считает всякого рода выступления по этому поводу недопустимыми»[1777].

Оживление внесло появление в Таврическом дворце делегаций моряков из Кронштадта и Гельсингфорса, которым происходившее там не понравилось. Один из лидеров Центробалта Николай Федорович Измайлов подтвердил: «На заседании ВЦИК меньшевик Войтинский сделал погромный доклад, обвинял большевиков в измене революции, в том, что большевики Центробалта ввели в заблуждение всех моряков Балтфлота и направили их действия против Временного правительства. После доклада Войтинского от имени делегации Ховрин огласил резолюцию Центробалта с требованиями Балтийского флота и Гельсингфорсского Совета о передачи власти в руки Советов и об аресте помощника морского министра Дударова. Меньшевики и эсеры встретили эту резолюцию диким шумом, криком и свистом»[1778].

Событие 3–4 июля, как и следовало ожидать, еще сильнее обострили правительственный кризис. «Утром, 5 июля, ушел в отставку министр юстиции Переверзев, причем, как считал Милюков, при обстоятельствах, еще подчеркнувших общую картину распада власти»[1779]. Он ушел именно из-за своей санкции на публикацию компромата на Ленина. Отставка была принята.

Поздно ночью Никитина вызвали в штаб округа. «Войдя в комнату, отведенную Временному правительству, я застал в ней треть министров… Говорил со мной один Терещенко. Он спросил:

— У вас достаточно данных, чтобы обвинить большевиков в связи с немцами?

Я ответил ему:

— Более чем достаточно.

— В таком случае приступите к аресту, — сказал Терещенко.

— Это уже сделано»[1780].

Половцов с удовлетворением отмечал, что «в войсках настроение благоприятное. Разоблачения Алексинского произвели сильное впечатление. Минута такая, что можно что угодно сделать, но не могу же я идти против правительства, а оно, несомненно, будет миндальничать. Со вздохом отворачиваюсь от письменного стола и вижу в углу кабинета умилительную картину: на моем большом турецком диване спит Церетели, а упершись ногами ему в живот, лежа в поперечном направлении, храпит Чернов. Рядом в кресле дремлет обер-прокурор Святейшего Синода. Спите, вершители судеб Земли Русской!»[1781]