Пастернак перевел взгляд на секундную стрелку своих часов. Минута… еще тридцать секунд или чуть больше. Семь миллиграммов должны уже начать действовать, да еще введенные прямо в кровоток. К этому времени они должны уже разойтись по тканям и усвоиться… и начнется все…

…с двигательных нервов. Да, их затронет первыми. Повсеместно разветвленные нервы, управляющие периферическими системами, например, веками. Вот-вот… есть! Пастернак поднес руку к лицу лежавшего на столе человека, прикоснулся к векам, и они не мигнули. Началось.

Эмир видел, как к его лицу приблизилась ладонь, словно его хотели ударить, как она вдруг остановилась. Он инстинктивно мигнул… веки не шелохнулись. Что? Он попытался поднять голову, и она оторвалась от стола примерно на сантиметр, но тут же упала обратно. Он решил стиснуть правый кулак и попытаться разорвать ремень и начал движение, но тут же перестал, поняв, что рука так и осталась лежать на деревянной поверхности стола, а пальцы не пожелали согнуться…

Его тело больше ему не подчинялось… Что случилось? Что это значит? Он дернул ногами, и они, по команде, полученной из мозга, пошевелились едва ощутимо, хотя все же подчинились, как всегда подчинялись. Как это всегда было с тех пор, как он помнил себя. Прикажешь руке своей, как писал какой-то философ из неверных, и она подчинится, прикажешь разуму, и разум воспротивится. Но сейчас дело обстояло как раз наоборот: разум работал, а тело не повиновалось. В чем же дело? Он повернул голову, чтобы оглядеть комнату. Голова не сдвинулась с места, несмотря на строгую команду, и даже глаза не пошевелились. Он видел белые панели подвесного потолка. Он попытался сосредоточить зрение на них, но и сейчас его глаза не сделали того, что он от них требовал. Было похоже, что его тело принадлежало кому-то другому — он ощущал его, но не мог им управлять. Он велел ногам пошевелиться, но они чуть заметно вздрогнули и остались лежать, как лежали. Мягкие, как у трупа.

Что все это значит? Я умираю? Это смерть? Но это была не смерть. Откуда-то это было ему известно, и…

Эмир впервые почувствовал возникновение страха. Он не понимал, что с ним происходило. Он лишь знал, что впереди его ждет что-то очень плохое.

Для Кларка все это выглядело так, будто лежавший перед ним человек засыпал. Его тело перестало шевелиться. Несколько раз дернулось довольно сильно, еще несколько раз — совсем слабо, как у человека, устраивающегося в кровати, но все движения прекратились на удивление быстро. Лицо расслабилось, утратив прежнее отработанное выражение силы, властности и бесстрашия. Оно превратилось в лицо манекена. Лицо трупа. За свою жизнь Кларк более чем вдоволь насмотрелся на такие лица. Ему никогда не приходилось задумываться над тем, как пребывание в теле с таким лицом воспринимается изнутри. Когда приходит смерть, все проблемы с этим телом заканчиваются навсегда, а он получает возможность перейти к следующей проблеме, оставив предыдущую в прошлом. Кларк никогда не сталкивался с необходимостью уничтожить труп. С наступлением смерти с телом покончено, так? В глубине души Кларку хотелось подойти к доктору и спросить его, что происходит, но он не стал делать этого, не желая отвлекать человека, который всецело отвечает за это шоу.

Он чувствовал свое тело целиком. В этом у Саифа не было никаких сомнений. Он не мог заставить его сделать хотя бы малейшее движение, чувствовал все. Он чувствовал, как кровь, пульсируя, течет по артериям. Но не мог пошевелить даже пальцем. Что с ним творилось? У него украли тело. Оно больше ему не принадлежало. Он мог чувствовать его, но не мог им управлять. Он был пленником в клетке, и клетка была… неужели им самим?.. Что все-таки это значило? Его отравили? Не было ли это началом смерти? Если так, то разве не должен он радостно приветствовать ее? Не увидит ли он через несколько мгновений Божий лик? Если так, значит, ему надлежит улыбаться, пусть даже мысленно. Пусть его тело не способно двигаться, но душа-то сможет, и Аллах узрит его душу, как могучую скалу посреди моря. Если это смерть, то он приветствует ее как вершину всей его жизни, как дар, который он преподнес очень и очень многим мужчинам и женщинам, дав им возможность увидеть лицо Аллаха. Скоро Его увидит он сам… да… Он чувствовал, как воздух втекал ему в легкие, даруя ему еще несколько последних секунд жизни, тогда как эти неверные крали ее у него. Но Аллах всемогущий заставит их поплатиться за это. В чем-чем, а в этом он был уверен. Полностью уверен.

Пастернак снова посмотрел на часы. Прошло почти две минуты, близился завершающий этап. Он повернулся и посмотрел на кардиомонитор. На нем горел зеленый индикатор. Как и на аппарате искусственного дыхания. Он воспользуется ими, когда возникнет необходимость — и если она возникнет. Он сможет вернуть жизнь этому подонку. Он мельком подумал о том, что сказал бы по этому поводу Майк, но эта мысль была слишком абстрактной для того, чтобы сейчас занимать ею голову. Живым не дано узнать о том, что происходит после смерти. Рано или поздно это узнает каждый, но еще никто не вернулся оттуда, чтобы сообщить об этом оставшимся. Великая тайна жизни, предмет философии и религии, то, во что можно верить, но чего нельзя познать. Может быть, эта сволочь, Эмир, сможет туда заглянуть. Что он там увидит? Что узнает?

— Осталось чуть-чуть, — сказал Пастернак окружающим.

Эмир услышал эти слова и понял их. Еще несколько мгновений, и он увидит лицо Бога. Несколько мгновений, и он попадет в рай. Да, он прошел не весь путь, который наметил для себя. Он не стал предводителем правоверных всего мира. Он пытался им стать. Он приложил для этого все свои силы и делал много, очень много. Вот только недостаточно. Жаль, очень жаль. Сколько еще он мог сделать!.. Кто-то другой должен будет сделать это вместо него. Кто? Может быть, Ахмед? Хороший человек Ахмед, преданный и прекрасно обученный, чистосердечный и твердый в вере. Может быть, ему это будет по силам… Эмир чувствовал, как воздух входит в его легкие и выходит из них. Как ясно это ощущается… До чего красивое ощущение, ощущение самой жизни. Как же получилось, что он никогда не ценил его, эту красоту, это чудо? А потом случилось что-то еще…

Его легкие остановились. Его диафрагма перестала… перестала двигаться. Воздух больше не входил в легкие. Он дышал с момента рождения. Это первый признак жизни — крик, которым новорожденный оповещает мир о своем приходе, — но его легкие больше не заполнялись воздухом. В его легких больше не было воздуха… Это приближалась смерть. Что ж, он находился на волосок от смерти все последние тридцать лет. Ему грозили смертью русские, американцы, те афганцы, что не приняли его восприятие ислама и мира. Он глядел в лицо смерти много, много раз — вполне достаточно для того, чтобы она не могла нагнать на него страху. Его ожидает рай. Он попытался закрыть глаза, чтобы принять свою судьбу, но его глаза не пожелали закрыться. Он, как и прежде, видел над собой панели подвесного потолка, почти чисто белые прямоугольники, безглазо смотревшие на него. Неужели это смерть? Неужели это именно то, чего так боятся люди? «Как странно, — отметил по собственной воле его разум, — ожидать не терпеливо, а растерянно, когда же его накроет последняя тьма». Его сердце продолжало биться. Он чувствовал, как оно сжимается и разжимается, прогоняя кровь по его телу и таким образом продолжая жизнь, поддерживая его сознание. Это скоро закончится, но пока еще продолжается. «Когда же к нему снизойдет рай? — думал Эмир. — Когда он увидит лицо Аллаха?»