Конечно, Кирот о многом догадывался. Да и как было иначе? Ведь он был Тайвишем. Частью, и весьма важной частью, семьи. Но свои догадки он предпочитал держать где-то глубоко внутри, или просто отмахиваться от них, как от надоедливых насекомых.

Вот только скоро ему предстояло проститься со своим добровольным неведением.

Возможно, даже слишком скоро.

Великий логофет обернулся, посмотрев на охранников. Ветераны были залиты вином, помяты, а у одного из них, невысокого, с крупной головой, которая словно бы росла сразу из плеч, минуя всякий намек на шею, была сильно рассечена губа, кусок которой свисал на лоскутке кожи. Эти пьяные мальчишки смогли задать им трепку, даже не прибегая к ножам или дубинкам. Хватило и камней с амфорами.

Неожиданно Киран вцепился в рубаху Великого логофета и притянул его к себе.

— Я сломаю им жизни, слышишь, Джаромо? Клянусь всеми богами и памятью моего отца и брата, я сделаю это!

Залитое кровью лицо эпарха Кадифара превратилось в искореженную болью и ненавистью гримасу, а его глаза — в два вращающихся красных шара. Джаромо ещё никогда не видел обычно спокойного и меланхоличного Кирана в таком состоянии. И от этого ему стало не по себе. Он попытался отцепить от своей одежды окровавленные руки, но эпарх сжимал его мертвой хваткой, продолжая осыпать Тэхо Ягвиша самыми смачными ругательствами и проклятьями, обещая ему такие кары, которые напугали бы и палачей самого Убара Алое Солнце.

И тут, сквозь это полубезумное бормотание, Джаромо услышал всхлип. Потом ещё один и ещё, а потом всхлипы сменились громким детским плачем. Великий логофет обернулся и увидел полуторалетнего малыша, который стоял прямо напротив и ревел во всё горло, сжимая крохотные кулачки.

Великий логофет с силой рванул одежду, высвободив её из рук Кирана, и подбежав к Эдо Тайвишу, взял ребенка на руки, крепко прижав к себе. Малыш, не переставая реветь, весь вжался в него, вцепившись ему в шею и уткнувшись в плечо, а Великий логофет начал укачивать его, шепча на ушко слова утешения.

Со стороны сада к ним уже бежали две няньки, но Джаромо развернулся к ним боком, недвусмысленно давая понять, что не доверит внука Шето Тайвиша тем, кто позволил ему оказаться возле ворот в одиночестве. Для себя он уже решил, что не далее как завтра, при первых же лучах солнце, эти две женщины навсегда покинут Лазурный дворец.

— Во имя Мифилая всемогущего, что тут приключилось?!

Лико Тайвиш, возникнув словно бы ниоткуда, удивленно смотрел, то на помятых и залитых вином ветеранов, то на окровавленного дядю, то на Джаромо и своего сына у него на руках.

— Лико, мой мальчик, они напали. Забросали нас камнями и кувшинами. Называли убийцами! — проговорил Киран Тайвиш, с явным трудом поднявшись на ноги и прислонившись к стене.

— Кто это был, дядя?

— Тэхо Ягвиш и свора его подпевал, — ответил за эпарха Джаромо. Мальчик на его руках немного успокоился и теперь осторожно выглядывал из-за плеча.

— Этот подлый щенок посмел обвинить меня в убийстве своего отца! Меня, того кто только проводил к богам родного брата! Ублюдки. Проклятые отравители, да полакомятся гарпии их печенкой!

Лико вопросительно посмотрел на Великого логофета, но тот лишь еле заметно покачал головой, давая понять — Киран говорил искренне. Юный глава рода Тайвишей подошел к своему родственнику и, взяв под руку, повел по дорожке, ведущей к дворцу.

— Это бесчестно Лико! Такие обвинения нельзя оставлять без последствий.

— И они будут, дядя. Для каждого нашего врага. Теперь я вижу, что у алатреев больше нет чести. Они тонут в неправедной крови и хотят измазать ей всех вокруг, чтобы самим не выделяться. Но мы заставим их в ней же и захлебнутся.

Джаромо посмотрел вслед уходящим Лико и Кирану, а потом покрепче прижал к себе маленького Эдо. Мальчик уже почти не плакал. Только чуть похныкивал, глотая остатки слез и утирая их маленьким кулачком. Великий логофет неожиданно понял, что он удивительно похож на своего деда. Те же пухлые щеки, большие светлые глаза, чуть поджатые широкие губы и крупные уши. В нём, в этом маленьком человеке, явственно чувствовалась кровь Первого старейшины. И не просто кровь и родовые черты. Джаромо чувствовал его самого. Шето Тайвиша.

Поцеловав малыша в лоб, он прижался губами к крохотному уху и прошептал едва слышно:

— Я сохраню твоё наследие Шето. Даже самой невозможной ценой. Клянусь.

Мать снова была пьяна. Хотя совсем рядом стояла небольшая жаровня, над которой поднимался сизый дымок источающий аромат трав и благовоний, Айна четко чувствовала кисло-терпкий запах перебродившего винограда, всякий раз, когда женщина напротив открывала рот. Да и помутневшие глаза и смазанные движения, безошибочно указывали, что она вновь не смогла противостоять своей пагубной привычке. Айна демонстративно поморщилась, немного придвинув к себе жаровню, но мать, похоже, даже не заметила этого жеста. Она так была погружена в свои мысли, что, казалось, и вовсе забыла о сидевшей напротив дочери.

Старый Урпа привел её во внутренний сад должно быть уже десятую часть часа назад, сказав, что мать желает с ней поговорить. Но вот о чем именно, он либо не знал, либо предпочёл не рассказывать. И с тех пор девушка так и сидела, словно невидимка, ожидая, когда же хозяйка дома соизволит обратить на неё внимание.

Айна уже было хотела встать и пойти по своим делам, как вдруг мать подняла глаза и проговорила:

— Как ты относишься к браку, Айна?

От этих слов девушку передернуло. Её память тут же выловила и выбросила наружу воспоминания о толстых сальных пальцах, до боли сжимающих её груди и лезущих между ног. О скользких губах и шершавом языке, что проходили по её плечам и шее, оставляя полоску вязкой слюны. О непомерном весе, навалившегося на неё потного тела и тяжелом сопящем дыхании возле уха, то и дело превращавшегося в настоящее хрюканье. И, конечно же, о боли, которая не желала утихать всё это действие, во время которого Айна мечтала лишь отпихнуть от себя всю эту мерзкую и липкую тушу. Ну и, конечно о том облегчении, которое она испытала, когда всё это закончилось.

Да, сам брак с ней так и не случился. Хвала милосердию Жейны и Венатары, тот боров успел сбежать намного раньше. Но вот всё, что ему предшествовало, она запомнила очень хорошо. Даже лучше чем сама того желала.

— Как к своему долгу перед моей семьей, мама, — ответила девушка едва слышно.

— Ну, брак, это совсем не только долг перед семьей и родом.

— Я знаю. Это ещё и долг перед избранным для меня мужем.

Мать, к удовольствию Айны, скривилась так, словно в рот ей попал натертый горчичными зернами лимон.

— Милая, ты всё ещё дуешься из-за того старика? Брось, тебя это совершенно не красит.

— Как скажешь, мама.