— Я не уверен. Такие типы легкомысленно не поступают. Наверняка приняли все меры предосторожности.

— А не лучше ли сейчас же известить криминальную полицию, чтобы они начали работу?

Премьер не ответил. Он ритмично пошевеливал сомкнутыми кончиками пальцев, полузакрыв глаза. Ольсона его молчание несколько беспокоило.

— Я хотел бы знать, не лучше ли позвонить в криминальную полицию, — повторил он.

Премьер перестал заламывать пальцы, пару раз провел рукой по горлу. Судя по сосредоточенному взгляду, он напряженно размышлял.

— Думаю, это лишнее…

Вновь взяв письмо, он держал его в вытянутой руке, словно дохлую мышь. Выглядело это смешно, может быть, даже театрально.

— Но криминальная полиция должна проверить отпечатки, сравнить почерк.

— Я не хочу.

Слова эти были произнесены весьма решительно. Премьер бывал упрям, Ольсону случалось читать об этом в газетах. Видимо, сейчас был как раз такой случай.

В комнате повисла пауза. Сундлин отложил письмо, сунув его под сукно на огромном столе, пересел в качалку и раскачался так, что заскрипели полозья.

Ольсон не знал, как себя вести. И решил оставить начальство в покое. Может, Сундлин передумает, даст ему письмо? В противном случае Ольсон оказался бы в трудной ситуации, ведь чувство долга заставляло его уведомить коллег из уголовки, что произошло. Такого просто замолчать не удастся.

— Сядь, — бросил Сундлин.

Ольсон сел.

— Мне нужна твоя помощь, — продолжал премьер.

— Разумеется, я сделаю все, что могу, — заверил заинтригованный Ольсон.

— Я попал в ловушку.

Воцарилась тишина. Сундлин снова раскачался, да так сильно, что Ольсон испугался, как бы он не перевернулся, и с трудом удержал себя, чтобы не ухватиться за поручень.

Сундлин вдруг подбежал к окну, пустая качалка продолжала раскачиваться. Через несколько минут премьер обернулся к Ольсону.

— Ты должен обо всем знать.

И снова пауза. Ольсон чувствовал, что должен что-то сказать, но ничего не приходило в голову.

Сундлин открыл шкатулку с сигарами, долго и старательно выбирал и, наконец, закурил одну. Пару раз затянулся, потом положил бурый огрызок в пепельницу. Тонкая струйка голубого дыма поднималась к потолку. Сундлин сосредоточился, как бегун перед стартом, когда готовится к рывку.

— Ты должен понимать, что для меня это нелегко.

— Конечно, понимаю.

— Ничего ты не понимаешь!

Этот странный ответ кольнул Ольсона. Он обиженно поджал губы.

— Ты меня неверно понял. Я, конечно, верю, что ты мне сочувствуешь, но не знаешь и не понимаешь причин моей озабоченности.

— Гм…

— Что ты, собственно, обо мне знаешь?

— Думаю, примерно столько же, как и все.

— Знаешь, например, богат ли я?

— Я слышал, у тебя есть в банке пара сотен тысяч.

— Ага, слышал… А больше ты ничего не слышал?

— Нет, а что?

— В самом деле, примерно столько у меня на счете здесь, в Швеции. Но гораздо больше в Швейцарии.

Ольсон уставился на премьера, разинув рот. Он сразу понял взрывную силу этой информации.

— Представляю, что ты сейчас думаешь, — продолжал Сундлин. — Понимаешь, это конец для меня и для всей партии, если вдруг станет известно, что я вывез из страны деньги, чтобы избежать налога на прибыль, который сам же утвердил.

Ольсон ничего ответить не смог. Он был совершенно потрясен признанием премьера. Кроме того, он чувствовал себя очень неуютно. Как себя вести? И что кроется за откровенностью Сундлина?

— Остальное ты и сам понимаешь, верно?

В голосе премьера звучали усталость и отчаяние. Он потянулся к сигаре, жадно затянулся.

Ольсон испытующе смотрел на него. Наконец до него начало доходить. И Сундлин вскоре подтвердил его подозрения.

— Полагаю, ты уже понял, — сказал он. — Похитителям нет никакого дела до Енса Форса. Им нужны мои деньги. Требуют полмиллиона.

— Господи Боже! — вырвалось у Ольсона.

— Вот именно, — кивнул Сундлин.

— Но зачем ты мне это говоришь? — спросил Ольсон, и прозвучало это как упрек.

— Потому что рассчитываю на твою помощь.

— Нужно признать, это уже немало.

— Верно.

— Значит, в первый раз ты получил сразу два письма.

— Разумеется.

— И ты намерен заплатить?

— А у меня есть выбор?

— Может, ты с ними уже даже встречался?

— Нет.

— Говорил по телефону?

— Тоже нет.

— Когда нужно передать деньги?

— Завтра. В тот же час, когда Енс будет выслан в Албанию.

— И где?

— На станции в Соллентуне. Прочитай сам.

Сундлин извлек письмо из-под сукна, все еще прикасаясь к нему так, словно это была дохлая мышь. Ольсон раскрыл конверт с машинописным текстом: «До сих пор вы следовали нашим указаниям, и с вашей дочкой и ее воспитательницей ничего не случилось. Чувствуют они себя хорошо. Полагаем, вы уже приготовили деньги и надежного посредника. Надеемся, вы последовали нашим предыдущим указаниям и деньги подобраны в мелких банкнотах разных серий и номера их не подряд.

Деньги уложите в самую обычную сумку. Посредник должен сесть в поезд на Соллентуну, отходящий из Стокгольма в 14.42. В Соллентуне пусть остается на перроне, ожидает поезда с противоположной стороны и ждет у первого вагона. Когда двери будут закрываться, пусть сунет сумку в переднюю дверь вагона, наш человек ее заберет.

И помните: жизнь вашей дочери зависит от того, станете ли вы действовать по инструкции и не будет ли уведомлена полиция».

И это все. Совершенно машинально Ольсон свернул письмо.

— Я хочу, чтобы деньги передал ты, — сказал премьер.

От его сильной личности мало что осталось. Похоже, он уже сдался. Нижняя губа дрожала, он был готов расплакаться. Ольсон невольно растрогался и тщетно пытался сдержать это чувство.

— Но я же полицейский, — сказал он, наконец. — И не могу участвовать в подобных делах. Это невозможно.

— Ты получишь, сколько захочешь.

— Не говори лишнего.

Сундлин, однако, вновь обрел прежнюю твердость. В только что мутных глазах что-то блеснуло.

— Чего ты добьешься, если обо всем доложишь?

— Да ничего.

— Вот именно. Ни ты, ни кто другой ничего с этого не получат.