Взбираясь к верхней долине, Найл изучал тропу: нельзя ли превратить ее в дорогу, пригодную для колесного транспорта? Явно не обойтись без взрывчатки или «жнецов»; надо, чтобы сюда наведался Доггинз и дал профессиональные рекомендации. По словам Тифона, «жнецы» из арсенала Страны Призраков фактически бесполезны, так как в них почти кончилось топливо. Единственная альтернатива – уговорить Хозяина жуков-бомбардиров, чтобы разрешил использовать «жнецы», хранящиеся в городской оружейной.

Примерно к часу дня выбрались к заветной лощине, и Найл с радостью увидел, что день снаружи погожий, а размашистый северный ветер гонит по небу белые громады облаков, словно парусники по лазоревому морю. Укрытая от ветра седловина была прогрета солнцем. Найл блаженно раскинулся на упругой траве, ловя лицом теплые лучи солнца.

Спустя полчаса в поле зрения показались паучьи шары. Предусмотрительно взобравшийся на южную гору капитан телепатически препроводил их к месту посадки. Первый шар опустился в десятке метров от Найла. Забавно: пованивание порифидов под куполом вызывало даже что-то вроде ностальгии.

Эти шары были вдвое крупнее обычных (нововведение самого Найла, предложившего такой размер специально для перевозки пассажиров). Навстречу заспешил вылезший из корзины мохнатый силуэт на восьми лапах – Грель, сын Асмака (эх, сейчас взял бы и обнял, да вот беда: физически паука никак не обхватить).

Асмак как пить дать хотел отправиться сам, да поддался на уговоры сына, уступил честь встретить и доставить Найла. Остальными двумя шарами управляли матерые асы, готовые, случись неладное, тут же прийти на помощь. Кстати, нынче утром не обошлось без переделки: северный ветер оказался такой силы, что над Долиной Мертвых пилотам было несладко.

Через четверть часа все оказались в воздухе. Найл летел в подвесной корзине с Грелем, со смешливой благодарностью чувствуя, как щекочет кожу мягкий лоснящийся мех юного защитника. Корзина шара была сделана из упругого прозрачного материала (продукт жизнедеятельности червя рупы из Дельты), с маслянистым странноватым запахом вроде герани.

Тифон держался метрах в тридцати. Когда внизу проплывал Дол Благодарения, они с Найлом помахали друг другу. Угодив в поток высокого ветра, шар Найла грузно качнулся, но вскоре выровнял полет – все равно что лодка вышла на речную стремнину. На километровой высоте ветер перестал быть слышен, и на ход шаров указывали лишь проплывающие мимо облака.

Как раз тогда Найл и остановил взгляд на птице, ровно и мощно несущейся поодаль.

– Ворон! – чуть всполошил он резким возгласом Греля.

Интересно, каково это – чувствовать свою открытость ветру высоты? Найл перевел сознание на птицу, которая при таком стремительном лете даже не уловила чужого проникновения в ум.

В ту же секунду Найла пронизало необычнейшее ощущение. Сознание его разделилось надвое: одна половина – в изолированном. уютном мирке подвесной корзины, другая – в ревущем хаосе снаружи.

Точно так же надвое разделилось и все его существо. В восторженном, безудержном чувстве необъятной свободы жило и осознание того утлого замкнутого мирка, в котором всю свою жизнь обретается человек, свыкаясь со своим узилищем настолько, что даже не считает себя в нем узником.

Вот в чем корень извечной человеческой дилеммы. Каждый из нас привык видеть мир из одной-единственной точки обзора, привык до того, что почти не способен уверовать в реальность других людей.

Объясняло это и ожесточенность Мага. Он был, по сути, узником вдвойне: у себя во дворце и у себя в голове. Без любимых и близких, без друзей, которым можно поверить свои потаенные мысли и чувства, он был приговорен к пожизненному одиночному заключению.

Один такой момент двойного сознания – вот так, разом в себе и в вольной птице, – и Маг обрел бы свободу, способную изменить его жизнь. Но он лишь продолжал считать, что существует обособленно, в одиночку, среди вселенной иллюзий, где ему безысходно пребывать до конца дней.

В этот ослепительный миг обзора с высоты птичьего полета открылось и то, что до сих пор было неясно, отчего же Маг так жесток. Заточение убеждало его, что весь мир ему безраздельно враждебен, а безопасность кроется в силе. И потому только жестокость и беспощадность дают ему выжить.

Получается, в карвасиде воплощалась крайняя форма негативизма, неразлучного спутника человечества. Почему пауки чувствовали необходимость поработить людей? Потому что инстинктивно угадывали свойственный людям элемент жестокости и нетерпимости. Человек испытывал в нем необходимость для своего выживания.

А вот люди-хамелеоны зрили в корень. Будучи ближе к живой душе природы, они ведали, что каждый камень, каждая ветка дерева, каждая жилка кварца воплощают в себе силу жизни. И сила эта способна наделять благодатью, поскольку она неисчерпаема и неодолима по сути.

И пока собратья Найла не усвоят этот секрет, они обречены на заточение в своем нынешнем отношении к жизни, доведшем человечество до такого убожества.

Уяснит ли когда-нибудь человек, что он и есть главный источник своих бед и несчастий, а боязнь пойти наперекор своему негативному настрою обрекает его на всегдашние конфликты и безверие? Способен ли он понять – так, как сделал это сейчас Найл, – что искренность и оптимизм неоспоримо оправдывают себя?

Как же это странно, нестись на такой скорости сквозь пространство и одновременно получать ответы на самые глубинные вопросы человеческого бытия.

Вот уже полчаса, как они поднялись над Долом Благодарения; вот уже проглянула башня Сефардуса. Впереди владения хамелеонов, а там уже и город пауков, где надо будет представить Тифона Смертоносцу-Повелителю и коллегии Совета, объяснив, что это первый из тысяч новых подданных империи пауков.

Пауки, конечно, примут Тифона – уже из доверия к Найлу как к посланцу богини. Но чтобы доверие это было обоснованно, надо довести до собратьев-людей суть того секрета, что сейчас ему открылся. А как? Как вообще повести о нем речь?

Ответ пришел через несколько минут, когда на горизонте полоской прочертился город пауков, за которым темно-синей плоскостью проступило осеннее море. Найл помахал, привлекая внимание Тифона, но тот увлеченно разглядывал пейзаж внизу. Тогда Найл послал телепатический сигнал и указал обернувшемуся Тифону:

«Корш».

«Чудесно!» — в восторге отозвался тот.

Тут до Найла дошло: а ведь существуют способы передавать значения иным, более прямым способом, нежели словами. Так что поделиться сутью секрета, возможно, он все-таки сумеет.

Спустя восемь часов, уже за полночь, Найл пробудился от необычно явственного сна про Мага.

Как будто бы он, Найл, находился в лаборатории карвасида. Кровью там больше не пахло; свежевымытые стены и потолок еще не успели высохнуть. В комнате сонмом клубились призраки: и троглы, и четвероногие граддиксы. Мага среди них не было, но когда он вдруг заговорил, голос звучал вполне отчетливо.