переходы. Двор уже был полон воинами Кейстута. Явнут пробежал переходами к городской стене, затравленно оглянул назад и ринул вниз с заборол, в провал, во тьму, больно ободрав о колючий снег руки и ноги, окунулся с головой в сугроб, выкарабкался из него, побежал, задыхаясь, понимая, что уже никуда не убежит, и все-таки бежал прочь, уходя от города, не чуя холода ночи, не чуя, что он бос и наг.

К утру, ознобившего ноги, едва живого, его подобрали в Турьих Горах воины Кейстута и отвели назад, в Вильну. Пригороды и замки столицы к этому времени уже все добровольно сдались Кейстуту, отворив ворота его дружинникам. И Кейстут, хмуро поглядев на брата, велел заключить его под стражу, растерев салом отмороженные ноги, одев и накормив, и тотчас отправил гонца в Крево, к Ольгерду, стоявшему там с ратью, выжидаючи вестей, чтобы шел, не медля более, и сел на великое княжение, которое Кейстут, захвативший Вильну, добровольно, по прежнему соглашению, уступал брату.

Явнутию братья, посовещавшись, назначили для жительства Заславль-Литовский, откуда он, впрочем, тотчас убежал, «перевержась через стену», и с невеликою дружиной своей поскакал в Смоленск. Не добившись у смолян помощи, Явнутий перебежал на Москву, где великий князь Семен крестил его с дружиною в православную веру. Наримант в те же дни убежал в Орду, где напрасно просил помочи против брата, и в конце концов вместе с Явнутием смиренно воротился назад, в Литву.

Больше с Ольгердом никто не посмел, да и не захотел спорить. Литва получила себе умного и сильного князя, и это, до поры, удовлетворило всех, ибо еще не настала пора споров и ссор, дележа добычи и борьбы самолюбий, всего того, что обычно приходит с успехами и упрочением власти, сталкивая друг с другом во взаимной борьбе вчерашних соратников и победителей.

Глава 53

Церковь Спаса начали расписывать в апреле. Симеон сам, молчаливо возложив это на себя как посмертное воздаяние супруге, надзирал за работами, подолгу простаивал в церкви, следя, как день ото дня из отдельных нашлепок сырой штукатурки все явственнее проступает очерк будущей росписи. Гойтан с дружиною недаром учились у греков. Их живопись, выгодно отличаясь сановитостью и потребною храму крупнотой, хранила в себе тем не менее все ту же свежесть отроческого взгляда на мир, что и работа Захарии с дружиною, которые по весне вновь принялись за свой труд и уже заканчивали южную и северную стороны храма.

Ни бояре, ни Алексий не тревожили его в эти первые недели вдовства. Но как-то уже в начале лета, когда стало мочно снять траур по покойной, на очередное заседание думы бояре явились необычно торжественные, все в полном числе, и Симеон скорее кожею, нервами, памятью одиноких ночей, нежели умом, догадал, о чем с ним намерены толковать его седатые советники.

Начал Андрей Кобыла:

– Княже! Недаром пословица молвится: дом без хозяюшки – сирота! – густо возгласил он, и лицо Симеона начал заливать лихорадочный румянец.

– Ты еще молод, князь, – подал голос Иван Акинфич, – и нам, боярам, забедно зрети твое вдовство!

– Женись, княже, Господь да благословит тя наследником, а нас господином! – добродушно подхватил Михайло Терентьич.

Василий Протасьич тоже веско склонил голову, примолвив:

– И невеста на примете добра – дочь князя Федора Святославича, Евпраксея.

– Дому утешение, а княжеству помога! – подхватил и Феофан Бяконтов. – Федор Святославич роду князей смоленских, а к Москве привержен искони, понеже еговый батюшка из руки покойного Юрья Данилыча на брянский удел ставлен! Достоит тебе породнитися с им в ущерб Литве!

Василий Окатьич тоже склонил голову, присовокупив:

– Согласно, думою мыслили, княже, не обессудь!

Афиней, с противоположной лавки, осторожно добавил:

– И братьев твоих достоит женити, заждались молодцы!

– Князев приплод княжеству не в убыток! – добродушно пошутил Андрей Кобыла и тем снял напряжение со всех. Расхмылились многие, и сам Симеон бледно улыбнулся в ответ Андрею.

Дорогобужский князь и верно ходил в подручниках у Москвы (брата его не так давно убили в Брянске вечники). Отец князя Федора, Святослав, приходился двоюродным братом нынешнему смоленскому князю Ивану Александровичу, и у Москвы была постоянная надежда «всадить» кого-нибудь из Святославичей на смоленский стол, понеже князь Иван имел ряд с Гедимином и упорно тянул к Литве, несмотря на все старания покойного родителя. Но думать о браке с дочерью Федора до днешней поры Семену как-то не приходило в ум.

Он обвел глазами палату. Бояре кивали, коротко или велеречиво повторяя уже сказанное. Действительно, думою решали! Симеон отмолвил, что примет к сердцу совет бояринов своих и помыслит о сем с духовным отцом Алексием и митрополитом Феогностом. Бояре удоволенно покивали головами. С Феогностом и Алексием было уже говорено, и посему слова князя означали полное согласие. Перешли к насущным делам.

Жаркими июньскими ночами Симеон и сам чуял, что надобно ему искать новую жену. Невесть почему он брезговал податливыми холопками, к тому же испытывал смутную вину перед дочерью, которую в эти месяцы старался особенно привечать, и потому перемогался в строгом одиночестве вдовой своей постели. Меж тем вновь ощутимо сгущалась гроза на западных рубежах, и союз хотя с одним из князей смоленских был бы ныне очень и очень кстати. Никогда не видавши невесты, Симеон дал согласие на брак и послал сватов.

Опять же по совету бояр Симеон сыскал невесту для младшего брата, Андрея, – Марию, Машу, дочь галицкого князя Ивана Федоровича. Ярлык на Галич, купленный покойным Калитою, Москва пока прочно удерживала в своих руках, но все же опас поиметь стоило. Женившись на Маше, Андрей тем самым в грядущем получал известные права на галицкий стол. Андрей по своему почину поехал со сватами глядеть невесту и воротился довольный – Маша приглянулась ему.

Теперь следовало женить вторым браком Ивана, коему прочили было муромскую княжну, но тут вокруг Симеона начались шепоты и умолчания. Иван ходил потерянный, точно опущенный в воду. Тысяцкий Вельяминов по времени как-то странно взглядывал на великого князя. Загадка разрешилась буднично просто – невзначай брошенным одною из сенных боярынь словом.

Услышав, поняв, Симеон долго не мог взять в толк. Иван и Шура, дочка Вельяминовых? Он вызвал брата для разговора с глазу на глаз и тут, видя, как краснеет и бледнеет Иван, понял наконец, что дело створилось нешуточное.

– Когда?! – невольно ярея, вопросил он. Иван стоял перед ним упрямый и жалкий, бормотал:

– Святками… слово дал…

– Кому?!

– Ей! Сашеньке. Шуре…

– Вон! – рявкнул Семен, и Иван, всхлипнув, исчез.

Беспричинное бешенство овладело Симеоном. Почему, почто именно ему, Ивану, само собою достается