частности, по содержанию доклада, с которым Горбачев должен был выступить на октябрьском пленуме120.

Октябрьский Пленум ЦК КПСС 1987 г.

21 октября открылся Пленум ЦК КПСС, в повестке которого значилось: «Вопросы, связанные с 70-летием Октября, и некоторые текущие задачи»121 Горбачев выступил с докладом, который был, пожалуй, одним из лучших в его политической карьере. Мощное историческое начало, построенное в значительной степени не только на новых документах из Архива Политбюро, но и на попытках нового понимания исторического развития страны, было продолжено вполне уместными для такого жанра выступлений критическими нотами «скромных пока успехов перестройки», конкретными замечаниями в адрес руководителей министерств и ведомств, секретарей обкомов и аппарата ЦК.

По окончании доклада Лигачев, ведший заседание, задал ритуальный вопрос: «...возможно, у кого-нибудь будут вопросы? Нет вопросов? Пожалуйста. Нет вопросов? Если вопросов кет. то нам надо посоветоваться.

Горбачев. У тс1 Ельцина есть вопрос.

Председательствующий товарищ Лигачев. Тогда посоветуемся. Есть ли нам необходимость открывать прения?

Голоса. Нет.

Председательствующий товарищ Лигачев. Нет.

Горбачев. У товарища Ельцина есть какое-то заявление.

Председательствующий товарищ Лигачев. Слово предоставляется товарищу Ельцину Борису Николаевичу, кандидату в члены Политбюро ЦК КПСС, первому секретарю Московского горкома КПСС. Пожалуйста, Борис Николаевич»122

Очевидно, что на выступлении Ельцина настаивал Горбачев. Хотел ли Ельцин выступать на пленуме? «Не знаю,— вспоминал В. И. Болдин, тогда заведующий Общим отделом ЦК КПСС,— действительно ли хотел что-то (Ельцин.— Авт.) добавить или нет. Видно было только членам президиума. Б. Н. Ельцин сидел в первом ряду, и многие, глядя в зал, могли не заметить его поднятую руку»123 Сидевший в президиуме Воротников пишет следующее: «В первом ряду, где сидели кандидаты в члены Политбюро, как-то неуверенно поднял руку Б. Н. Ельцин, потом опустил»124.

Кому выступать на пленуме, испокон веков решал президиум. Горбачев вытащил Ельцина выступать.

Сам Ельцин так писал об этом: «Напомню, в письме я попросил освободить меня от должности кандидата в члены Политбюро и первого секретаря МГК и выразил надежду, что для решения этого вопроса мне не придется обращаться к Пленуму ЦК. О том, что мы встретимся (с Горбачевым.— Авт.) после пленума, разговора не было. "Позже" — и все... Горбачев молчит. ...Я понял, что он решил вынести вопрос на заседание Пленума ЦК, чтобы уже не один на один, а именно там устроить публичный разговор со мной»125

При анализе сведений об октябрьском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС создается впечатление, что Ельцин не хотел выступать на нем, не готовился к этому. «На пленум я пошел без подготовленного выступления, лишь набросал на бумаге семь тезисов...» Его вынудили — он и выступил.

Его выступление позже многие участники пленума объявляли сумбурным. Оно и не могло быть другим. Экспромты в кремлевском зале для пленумов получаются плохо.

Ельцин повторял многое из того, что он сообщил Горбачеву в своем письме от 12 сентября. Кстати, если бы он готовился к выступлению, то, конечно, захватил бы копию своего письма. Ельцин критиковал Лигачева, обвинял его в «накачках», говорил о том, что преждевременные обязательства, раздаваемые на прошедшем съезде партии,— решить все проблемы за два-три года — не реализованы, поэтому надо осторожно раздавать новые, заметил, что перестройка идет волнообразно — то подъемы, как перед январским пленумом, то спады, вера у людей в перестройку падает, что один из уроков, которые следует извлечь из истории, состоит в том, что власть в партии оказывалась в руках одного человека, освобожденного от критики. Ельцин говорил, что и сейчас в Политбюро много славословия в адрес Генерального секретаря. Он закончил просьбой об отставке из Политбюро, напомнив, что соответствующее заявление он уже подал126.

То, что говорил Ельцин на октябрьском пленуме, по радикальности уступало тому, что было написано в его сентябрьском заявлении. Но Ельцин позволил себе давать оценку хода перестройки, более того — он был последователен в утверждении, что перестройка не приносит ожидаемых результатов. Напомним: он говорил об этом на заседании Политбюро 19 января, на июньском пленуме, в своем письме Горбачеву. Он должен был повторить и повторил это и на октябрьском пленуме. В контексте ожидаемого праздника — 70-летия Октябрьской революции и после пафосного доклада Горбачева это выглядело просто как контрреволюция. Полагаем, что на этот результат и рассчитывал Горбачев, которому были необходимы убедительные причины для того, чтобы не дать Ельцину уйти в отставку по собственпому желанию, не отпустить его «с миром» из Политбюро, а выгнать, обвинив и унизив.

Все выступление Ельцина занимает менее двух страниц опубликованной стенограммы. Обсуждение его — 48 страниц. Это 48 страниц соревнования в обвинениях и оскорблениях Ельцина. Первым начал Лигачев, утверждая, что все, что говорил Ельцин, не соответствует действительности, а его заявление о падении у советских людей веры в перестройку — грубая политическая ошибка. Председатель Комитета народного контроля С. И. Манякин, объясняя выступление Ельцина его политической незрелостью, напомнил, что и в партию-то он вступил поздно, сказал, что случившееся не следует драматизировать — «это естественный процесс и закономерный финал» Ельцина127, что надо «закручивать гайки». Астраханский первый секретарь Л. А. Бородин, с удовольствием напомнив, что свою партийную карьеру начинал еще при Сталине, объявил Ельпчьа дезертиром. Секретарь Московского обкома В. К. Месяц грехом Ельцина считал его «оригинальничанье»: и пленумы он в горкоме вел не так, как было принято, и с иностранными журналистами и дипломатами встречался.

Не пожалели обвинений в адрес Ельцина и его земляки, вместе с ним работавшие в Свердловске,— Я. П. Рябов, Н. И. Рыжков (его выступление в полтора раза больше выступления самого Ельцина), Г. В. Колбин.

По Ельцину прошлись «катком» выступлений все члены Политбюро. Тот же Рыжков сказал, что «такими заявлениями вбивается клин в Политбюро», что у Ельцина начал развиваться «политический нигилизм», он заигрывает с заграницей128. Воротников был первым, употребившим в адрес Ельцина определение «политически амбициозен», что было равносильно обвинению. Чебриков выступал основательно, продуманно, бил умело. Его выступление производит впечатление подготовленного заранее. Там было и сакраментальное — Ельцин думает больше о себе, чем о партии, о стране, о Москве. «Не полюбил ты, Борис Николаевич, москвичей. Если бы полюбил Москву, то ты бы никогда не позволил себе сегодня произнести такую речь с этой трибуны». Чебриков обвинял Ельцина в том, что он не разобрался в московских проблемах, и вообще его выступление льет воду на мельницу сотен и тысяч аналитиков на Западе129. Яковлев дал всему происходившему