Он гордился кузеном, когда они вместе бывали на публике. Особенно если видел его с Дантоном – отмечал про себя их приватные шуточки, намеки и косые взгляды, наблюдал порой, как ручища Дантона обнимала Камиля, или как на затянувшейся ассамблее его кузен закрывал опасные очи и клал голову на плечо Дантону. С Робеспьером, разумеется, было иначе. Робеспьер почти никогда ни к кому не прикасался. Его лицо всегда было сдержанным и отчужденным, но иногда Камилю удавалось заставить его расцвести. У них были общие воспоминания и, вероятно, общие шутки. Люди утверждали, хотя Фукье считал это ересью, будто видели, как Камилю удавалось рассмешить Робеспьера.

Его кузен покачал головой:

– Робеспьер давно спит – если заседание комитета не затянулось. Но это не значит, что вы могли позволить себе проиграть процесс.

– Упаси Бог. – Фукье положил руку Камилю на плечо, и они вышли в морозный рассвет. Полицейский отсалютовал им.

– Следующая крупная цель – Бриссо и вся его братия, которой нам удалось прищемить хвост. Я строю свое обвинение на вашей статье «Тайная история» и других, которые вы посвятили Бриссо после того, как поссорились из-за дел на бирже. Отличные статьи – если не возражаете, я использую некоторые из ваших фраз. Надеюсь, вы будете в суде, чтобы разделить со мной славу.

Подумай о днях после взятия Бастилии: Бриссо в конторе Камиля, присел на край стола. Врывается Теруань и одаривает его смачным поцелуем. Он был моим другом, думает Камиль, затем эти спекуляции на бирже, и неожиданно наши пути разошлись, он отнесся к этому слишком серьезно, а я не выношу критики. Камиль знает это за собой, как и то, что может внезапно вспыхнуть или замкнуться, нападать или… или что?

– Антуан, – говорит он кузену, – кажется, я знаю все способы нападения, но совсем не умею защищаться.

– Да будет вам, – сказал прокурор.

Он ни в малейшей степени не понимал, о чем толкует его кузен, но ему это было не в новинку. Он взъерошил Камилю волосы. Тот отпрянул, словно от осы, но Фукье не обиделся. Он пребывал в благодушном настроении, вспоминая о бутылке вина, которую задумал открыть, когда все закончится, – он старался не пить во время важных процессов. Впрочем, Фукье боялся, что сегодня не уснет или, того хуже, вернутся обычные кошмары. Возможно, кузен, с которым он действительно виделся редко, захочет посидеть и поговорить. Для двух выходцев из провинции, подумал Фукье, мы за эти дни добились немало.

На следующее утро после одиннадцати Анри Сансон вошел в камеру, чтобы совершить положенные приготовления. Он был сыном человека, который казнил ее мужа. Она надела белое платье, легкую шаль, черные чулки и туфли цвета сливы на высоких каблуках, которые бережно хранила все время заключения. Палач связал ей руки за спиной и отрезал волосы, которые, если верить служанке, она сочла нужным уложить надлежащим образом для встречи с судьей и присяжными. Она не сдвинулась с места, и Сансон не позволил стали коснуться ее шеи. Спустя несколько секунд пряди цвета меда, ныне почти седые, лежали на полу камеры. Он подобрал их, чтобы сжечь.

Повозка ждала во дворе. Это была обычная тележка для перевозки дров, поперек которой прибили доски, чтобы сидеть. При виде повозки она потеряла самообладание, ахнула от страха, но не заплакала. Затем попросила палача на время развязать ей руки и присела на корточках у стены, чтобы помочиться. Руки снова связали, ее посадили в тележку. Из-под остриженных волос и простого белого чепца усталые глаза искали сочувствия на лицах. Дорога к месту казни заняла час. Все это время она молчала. Когда она поднималась по ступеням, ее поддерживала равнодушная рука человека, которому заплатили. Ее тело начало содрогаться, ноги подкосились. В слепом ужасе она наступила на ногу палачу.

– Прошу прощения, мсье, – прошептала она. – Я нечаянно.

Спустя несколько минут после полудня ее голову отсек нож гильотины: «величайшая радость из всех, что когда-либо переживал Папаша Дюшен».

Оба монарха мертвы, тиран и жена тирана. Кажется, теперь пора почувствовать внутреннюю свободу, но Люсиль ее не чувствует. Она расспрашивала Камиля о последних часах королевы, хотела знать, заслужила ли та место в истории, но он отказывался говорить. В конце концов Камиль заявил, что ни за что на свете не станет присутствовать при казни. Лицемер, заявила Люсиль, ты должен пойти туда и взглянуть на дело рук своих. Он бросил на нее яростный взгляд. Я знаю, как умирают люди, сказал Камиль, отвесил ей старорежимный поклон, преувеличенно низкий и ироничный, взял шляпу и вышел. Он редко ссорился с Люсиль, но мог отомстить ей, таинственно исчезнув на несколько минут или дней.

На сей раз Камиль вернулся через час: можем ли мы устроить званый ужин? Могли бы предупредить заранее, ядовито заметила Жанетта. Впрочем, если вы не нуждаетесь в деньгах и знаете, к кому обратиться, накрыть хороший стол не составит труда. Камиль снова пропал; именно Жанетта, уйдя за покупками, узнала, что они празднуют. До Конвента дошли слухи, что после долгого и кровопролитного сражения при Ваттини австрийцы разбиты наголову.

Поэтому вечером они поднимали бокалы за последнюю победу и новых командиров. Обсуждали успехи в борьбе с повстанцами Вандеи и мятежниками Лиона и Бордо.

– По-моему, республика благоденствует, – сказала она Эро.

– Да, это добрые вести, – хмуро ответил тот.

Эро выглядел озабоченным – он попросил комитет направить его в Эльзас вслед за Сен-Жюстом и вскоре, возможно уже завтра, должен был отбыть на фронт.

– Зачем вы уезжаете? – спросила Люсиль. – Мы будем скучать. Я так рада, что вы пришли, думала, вы заседаете в комитете.

– В последнее время я не слишком часто туда захаживаю. При мне они рта не раскрывают – в газетах и то больше пишут.

– Они вам не доверяют? – Люсиль выглядела встревоженной. – Что случилось?

– Спросите у вашего мужа. Неподкупный к нему прислушивается.

Через несколько минут он поднялся, поблагодарил хозяйку, объяснив, что должен собираться в дорогу. Камиль встал и поцеловал его в щеку.

– Поскорее возвращайтесь. Мне будет не хватать нашего привычного обмена колкостями.

– Вряд ли я вернусь скоро. – Голос Эро звучал напряженно. – По крайней мере на фронте я буду полезен, буду видеть врага и знать, кто он. Париж становится логовом падальщиков.

– Простите меня, – сказал Камиль. – Я только отнимаю ваше время. Вы вернете мне поцелуй?

– Клянусь, – заметил кто-то, – если бы вы двое поднимались на эшафот, вы и тогда умудрились бы поспорить, кому быть первым.

– Думаю, у меня будет преимущество, – сказал Камиль. – Хотя понятия не имею, что в данном случае считать преимуществом. Порядок казни определяет мой кузен.

Кто-то поперхнулся, кто-то резко опустил бокал. Вспыхнувший Фабр вскинул глаза.

– Нашли над чем смеяться, – сказал он. – Это вопиюще безвкусно и совершенно не забавно.