Леди Кингсли нетерпеливо отмахнулась:

— Проще всего как раз собрать привлекательных мужчин. Проблема в том, что я не могу просто отправиться в Хайгейт-Корт и представить кавалеров. Прошло уже три месяца с тех пор, как я сняла соседний дом, но за все это время ни разу не встретила эту девицу.

— Позвольте мне, — сказал Вир, указав на отчет, который Холбрук положил себе на грудь. Тот немедленно передал ему бумаги, которые Вир быстро просмотрел.

Поместье Эдмунда Дугласа, в котором он жил с 1877 года, ничем не отличалось от сотен себе подобных. Их строили те, у кого появились деньги с развитием эпохи пара.

Иными словами, это было вполне обычное поместье, но проникнуть в него было нелегко. Кража со взломом оказалась неудачной. Попытка внедрить своих людей в штат прислуги тоже успеха не принесла. Из-за слабого здоровья миссис Дуглас семейство почти не общалось с местным обществом. Таким образом, социально приемлемых путей проникновения в дом не было.

— А что, если у вас в доме произойдет какая-нибудь неприятность? — спросил Вир у леди Кингсли. — Хороший повод обратиться к соседям.

— Я понимаю, но не хочется ломать крышу или трубы в доме, который я сняла лишь на время.

— Ну, могут же ваши слуги подхватить какую-нибудь болезнь... неприятную, но не заразную? — вмешался Холбрук. — Ну, скажем, все скопом съели что-то не то и не могут отойти от уборной?

— Держите себя в руках, Холбрук. Я не собираюсь травить своих людей.

— А как вы относитесь к нашествию крыс? — полюбопытствовал Вир, скорее чтобы развлечь собеседников, чем в качестве предложения.

Леди Кингсли вздрогнула:

— Что вы имеете в виду?

Вир пожал плечами:

— Ну, выпустите в доме пару дюжин крыс. Ваши гости немедленно поднимут неимоверный шум. В то же время крысы не нанесут большого ущерба дому, если, конечно, вы достаточно быстро добудете крысолова.

Холбрук сел.

— Прекрасная идея, мой друг. Я как раз знаю человека, который выращивает мышей и крыс и снабжает ими научные лаборатории.

Это не удивило Вира. У Холбрука были весьма обширные связи.

— Это ужасная идея! — запротестовала леди Кингсли.

— Вовсе не ужасная, — заявил лорд Холбрук. — Идея воистину гениальная. Насколько мне известно, через две недели Дуглас уезжает в Лондон на встречу с адвокатом. Я не ошибся?

— Нет, — сказал Вир.

— Времени достаточно, — улыбнулся Холбрук и снова растянулся на кушетке. — Считайте, что все решено.

Леди Кингсли поморщилась:

— Ненавижу крыс.

— Уверен, что ради королевы и своей страны, — сказал, вставая, Вир, — вы их полюбите.

Холбрук задумчиво постучал пальцем по нижней губе.

— Забавно, что именно сейчас вы упомянули о королеве и стране, милорд. Я как раз получил информацию о шантаже одной особы королевской крови и...

Но Вир уже покинул комнату.

Спустя две недели

Мисс Элиссанда Эджертон стояла перед домом в Хайгейт-Корте. По ее большому черному зонту барабанил дождь. Август, а погода, как в ноябре.

Она улыбнулась стоявшему перед ней человеку:

— Счастливого пути, дядя. — Эдмунд Дуглас одарил племянницу ответной улыбкой — видимость приязни давно уже стала для него игрой.

«В этом доме нельзя кричать, ты поняла, моя дорогая Элиссанда? Взгляни на свою тетю. Она так слаба, что не может даже улыбнуться. Ты хочешь быть такой же, как она?» Даже в шестилетнем возрасте Элиссанда точно знала, что не хочет быть похожей на тетку — бледное, вечно хлюпающее носом создание, больше напоминающее привидение, чем нормального человека. Она не понимала, почему у тети глаза всегда на мокром месте. Но всякий раз, когда по лицу тети Рейчел начинали течь слезы, превращавшиеся в полноводные потоки, или когда дядя Эдмунд обнимал жену за плечи, чтобы проводить в спальню, Элиссанда ускользала из дома и бежала прочь. Ее сердечко гулко колотилось от страха, отвращения и злости, которая жгла ее, как тлеющие угли.

Ей пришлось научиться улыбаться.

— Спасибо, дорогая, — сказал Эдмунд Дуглас.

Но он не сел в давно ожидавший его экипаж. Ему очень нравились долгие проводы. Элиссанда подозревала, что для него не тайна, как сильно она жаждет его отъезда. Она еще шире растянула губы в улыбке.

— Позаботься о тете, пока меня не будет, — сказал он, поднял голову и взглянул на окно спальни супруги. В нем никого не было. — Ты же знаешь, как она мне дорога.

— Конечно, дядя.

Продолжая улыбаться, Элиссанда потянулась, чтобы поцеловать его в щеку, изо всех сил сдерживая отвращение.

Эдмунд Дуглас требовал демонстрации теплых отношений перед слугами. Не каждому человеку удается так хорошо прятать свою мерзкую сущность, чтобы обмануть даже собственных слуг. В деревне ходили слухи о скупости мистера Льюиса или о том, что миссис Стивенсон безбожно разбавляет пиво, которое выдает слугам, но о мистере Дугласе говорили только хорошее. За безграничное терпение, проявляемое им при уходе за болезненной женой, люди считали его почти святым.

Наконец он сел в экипаж. Кучер, завернувшись в непромокаемый плащ, подстегнул лошадей. Колеса громко зашуршали по гравийной аллее. Элиссанда махала рукой до тех пор, пока экипаж не скрылся из виду. Потом она опустила руку, и улыбка сползла с ее губ.

Лучше всего Вир спал в быстро движущихся поездах. Были времена, когда он садился в шотландский экспресс, следующий из Лондона в Эдинбург, только ради здорового крепкого восьмичасового сна без сновидений.

Путешествие в Шропшир было в полтора раза длиннее, причем с несколькими пересадками. Но Вир все равно получил удовольствие, тем более что перед этим по пути из Лондона в Глостершир, где он провел две недели, разыскивая план вторжения, который министерство иностранных дел умудрилось каким-то образом «потерять», ему удавалось лишь временами ненадолго вздремнуть. Задача оказалась весьма щекотливой, учитывая, что объектом вторжения была германская юго-западная Африка, а отношения с Германией оставались, мягко говоря, напряженными.

Вир исполнил свою миссию с блеском, избежав казавшегося неминуемым международного скандала, однако удовольствия от успеха не испытывал. Он вел двойную жизнь ради торжества правосудия, а не для того, чтобы помочь глупцам, не способным сохранить важнейшие документы.

Но даже когда случаи, которыми он занимался, действительно вели к торжеству правосудия, удовлетворение оказывалось незначительным и недолговечным — как слабое мерцание углей, готовых вот-вот рассыпаться в пепел. Зато изнеможение после такой работы владело им долгие недели.

Он ощущал пустоту, с которой не мог справиться даже самый глубокий целительный сон.