class="p1">Прокручиваю записи «Андроиды» дальше — их всего семь. На этом «мир» заканчивается, причем датируется последний отрывок началом апреля. Видимо, у любви Писателя таки будет конец. Счастливый или несчастливый.

Что же, узнаем.

Смотрю на часы и ужасаюсь — до пары электроники остается всего ничего. А на нее, конечно, лучше не опаздывать. Туренко, преподаватель, испытывает ко мне особенный вид неприязни.

По пути успеваю включить вторую часть «Андроиды»…

«Я видел Тебя на каждой киноленте, слышал в каждой песне, чувствовал в каждом рассвете и закате. Я не знал Твоего имени. Не мог сказать, какого цвета Твои волосы, но, клянусь, я чувствовал шлейф Твоего парфюма, что они впитывали.

В кафе я слышал отголоски Твоего смеха. На петербургских набережных видел тени Твоего трепещущего шарфа.

Поиск Тебя стал для меня всем.

Я так одинок, знала бы Ты! И всегда был одинок, просто не сознавал этого…

На днях мы сидели в кафе с моей бывшей почти-что-женой, Мари. Сейчас мы просто дружим, пьем напитки и поем песни печали о своей личной жизни. Она, конечно, удивилась, когда узнала о Тебе.

Видишь ли, Мари не привыкла делить меня с кем-то. Та еще собственница. При том, что сама она ушла к моему лучшему другу, Тёме, пять лет назад.

Ей нравилось чувствовать свою власть надо мной (и не только, готов поспорить, я такой не один). Моя любовь к ней давно прошла, но нездоровая привязанность сохранилась. С Тёмой я перестал общаться, хотя он был по большей части ни при чем.

Все она, бестия в ангельском обличье. Темно-бирюзовые глаза смеются, горят жизнью и страстью, а нежная рука скрывает меж тонких лопаток нож. Что однажды войдет еще в одно сердце.

— Тебе приснилась девушка. Теперь ты помешался на ее поиске, — усмехалась Мари, потягивая коктейль. — Помнится, кто-то плакался, что писательство не для мужика…

— Перестань, — умоляюще пробормотал я.

— Напишешь про нее новый роман?

Она продолжала издеваться и сверлила меня подозрительным взглядом. Знал я его.

— Я напишу роман про вас с Тёмой, — я перебросил мяч укола на сторону противника. — Когда он, наконец, скажет, что против наших с тобой встреч. А книгу назову: «Он поднял со дна свою самооценку».

— У Тёмы все с ней в порядке, — пробормотала Мари неуверенно. — Мы не ревнуем друг друга, не дети уже.

— Правда? — я усмехнулся, вспоминая бесконечный флирт Мари со всеми подряд на вечеринках. — Даже когда к тебе женщины подкатывали прямо на корпоративе, на который ты с ним пришла? Ах да, точно, он же тогда напился до чертиков, и я помогал тебе тащить его из толчка.

— Либо я сейчас встаю и ухожу, — тихо прорычала она в ответ. — Либо ты затыкаешься и выпиваешь все это залпом.

Мари указала бордовым когтем на вереницу настоек, что мне принес официант. Клюквенная сладость тут же ударила в голову.

Кадры начали мелькать перед глазами: ее смех, гладкая светлая кожа, к которой она прикасалась татуированными пальцами. Темные густые ресницы и потерянный взгляд.

Я помню, как доехал с Мари до ее дома на такси, помню поцелуй на своих губах, помню страсть нашего дыхания перед тем, как она вышла из машины.

С хлопком двери я протрезвел, и мне стало страшно. Что я наделал, мой ангел? Я предал Тебя».

Ставлю на паузу «Мир» перед входом в аудиторию. Вздыхаю с облегчением: преподавателя в ней еще нет, три группы курсантов гудят без умолку. Продираюсь сквозь них к заветной последней парте.

Здесь ряд флегматичных молчунов создает некий звукоизоляционный барьер, отчего дышится чуть легче. Спокойнее.

Остается всего пять записей.

«С неделю я сокрушался из-за поцелуя с Мари. Казалось бы, я знал, что ничего не будет, но сама мысль о ней завязалась тугим морским узлом и не давала покоя моему внутреннему зверю. Или же тоске по былой любви? Я не мог их различить.

Она написала мне что-то, но я даже не стал читать. В другой жизни прочту. В этой я хочу всецело принадлежать Тебе.

Возможно, однажды ты найдешь этот «мир», или же я сам покажу его, сидя рядом с Тобой на каком-нибудь далеком пирсе. И мы будем смотреть на море, на темную гладь, в которой будет отражаться Луна и тысячи звезд-крапинок; любоваться зеркалом Вселенной, держась за руки.

Кто бы мог подумать, что я, писатель каких-то мрачных рассказов, вдруг так проникнусь собственно созданным светлейшим персонажем?.. Хотя, постой, я ведь Тебя не создавал.

Ты есть.

Сегодня я зашел в книжный, пребывая в очередных поисках. Да-да, я ищу Тебя именно в таких местах. В антикварных лавочках, магазинах старых книг и на распродажах виниловых пластинок. Иногда надеюсь встретить на дегустациях вина, поэтому Кирочная с ее барами тоже не остается без внимания. Увы!

Ни в одной девушке я так и не узнал Тебя. Чем бы они не занимались, какими бы красивыми ни были… Они не Ты.

Я понимаю, что теряю себя как писателя с каждым днем. Вернее, теряю себя прежнего. Я перерождаюсь, становясь чем-то совсем другим. Лучшим ли? Не знаю. Может, Ты дашь мне этот ответ, или же мне суждено отыскать его самому, заглянув в Твои глаза?

Город меняется вместе со мной. Петербургский декабрь вдруг потерял свою странную меланхоличную прелесть. Он превратился в декорации, залитые тусклым светом фонаря.

Все карикатурно, все пошло и бессмысленно. Сочти меня глупым, странным, но знай, что я таким не буду всегда. Всегда я лишь буду влюблен в Твой образ».

— … Екатерина, вы меня вообще слышите? — меня вырывает из «мира» голос появившегося из ниоткуда Туренко.

Поднимаю голову. В горле вмиг пересыхает: он стоит посреди класса, пожирает все мое существо взглядом.

«Сукин сын, а ведь раньше даже фамилию правильно выговорить не мог!» — думаю.

— Я задал вам простейший вопрос, — он цокает. — И вы даже не писали конспект, так?

Туренко наблюдает за тем, я судорожно листаю тетрадь. Упивается.

— Д-да, — сипло отвечаю я. — Повторите, пожалуйста, о чем вы спросили?

Он качает головой.

— Повторяю еще раз для особо одаренных: какой редуктор используется в системе управления закрылками Ан-2?

— Червячный? — наобум выпаливаю я.

— Хоть это знаешь, — выдыхает Туренко. — Я уж думал, совсем безнадежна. Екатерина, лучше, лучше надо готовиться! В свободное время читать литературу не помешает, да?

— Конечно, обязательно почитаю, — отвечаю с нескрываемой иронией.

Он уходит обратно к учительской парте и принимается за поиски журнала в своем портфеле. Наверное, хочет записать меня в списочек особо одаренных студентов. Пока карандашом.

Едва ли не каждый преподаватель советует