это уж точно.

— Тогда дослушаем вместе? Пока будем разбирать продукты?

— Да, но как же Лева…

— Пусть с нами посидит. Или в чем-то проблема?

По ее взгляду, догадываюсь, что проблема во мне. Этот парень, очевидно, ни секунды лишней не хочет проводить в компании таких, как мы. Меня прямо-таки распирает от негодования.

Когда мы заходим в мою комнату, я бросаю сумки и не сдерживаюсь:

— Эл. Я вижу, что ты влюблена в этого парня по уши и уже который месяц пытаешься всячески ему угодить. Да-да, я видела, как ты уходишь с пар, чтобы подстроиться под его расписание. Как ты ради него пошла в зал, хотя всегда презирала подобное времяпровождение.

Эл, что стоит на пороге, округляет глаза. Я продолжаю свою тираду.

— Ты любила свое женственное, хрупкое тело. Боги, да теперь ты даже перестала есть столовскую пиццу и сосиски в тесте. Потому что «нельзя, вредно»! Допустим, поедание сдобы в одного меня немного расстроило, но когда ты перестала пить кофе… Это перешло все границы!

Тут я открываю шкафчик с гейзерной кофеваркой.

— Если ты так хочешь кому-то подчиняться, то подчиняйся сейчас мне. Сначала я сварю твой любимый кофе со сливками, потом мы наедимся шоколада и напьемся вина еще до прихода гостей под последний эпизод «Андроиды». Идет?

Эл устало сбрасывает туфли на пороге. Взгляд ее отвечает: «делай со мной что хочешь».

— Да, накипело, — насыпаю горстку молотой лаваццы в металлический контейнер.

Эл проходит до пустующей кровати справа и падает на нее.

— Не в бровь, а в глаз, — бормочет она, глядя в потолок.

В комнате со мной была прописана одна «мертвая душа», за которую я доплачивала сто рублей в месяц. Жизнь в одиночестве по цене парочки твиксов, как вам такое?

— Я всегда считала себя независимой, знаешь? — вырывается у Эл.

Ее голос едва различим в неистовом щебетании птиц за окном.

— Знаю, — ставлю кофеварку на плиту и тянусь за колонкой. — Не только ты. Мы все так о тебе думали. Именно поэтому я уже и не могла иначе. Я не хочу тебя терять, Эл.

— Это очень мило, Рина… Есть страх, что назад пути уже нет. Что я уже потеряла себя.

— Еще нет. Но именно тогда, когда это случится окончательно, — все так же рублю с плеча. — Он тебя и бросит. Потому что ты уже не будешь Эл, а его проектом. А как долго творцы любуются своими творениями? Они отправляют их в свободное плавание и переходят к новым.

Какое-то время мы молчим. Слушаем потрескивание воды в кофеварке. Эл вся в своих мыслях.

— Что же, — когда напиток сварен, протягиваю чашечку ей. — Включаем?

— Давай.

Она с благодарностью принимает кофе и делает первый глоток. Улыбается и на секунду закрывает глаза. Видно, слишком долго себя ограничивала.

— Просто великолепно. Хочу пить такой каждый день.

— Хо-хо, — прикрываю рот рукой. — Только не говори, что со мной.

— Кто знает, кто знает… — ухмыляется она в ответ. — Включай давай.

Я пересказываю Эл вкратце начало истории и ставлю «мир» на полную громкость:

«Никогда не забуду это мгновение. Ту долю секунды, что превратилась в вечность, когда я понял, что чувство, которое я воспевал все эти дни, превратилось в мое же проклятие. Я бессилен, опустошен, я не чувствую и не вижу вдохновения ни в чем. Ломались ли крылья раньше? Да, но не такими чистыми и невинными руками.

Я не скажу больше ни слова о тебе, дорогая Ирис, но я никогда не забуду твой образ.

Ты была точь-в-точь девушкой из моего сна. Только появилась не в платье, а нежно-голубых джинсах, которые тебе очень шли. Нужно ли в твои годы что-то девушке, кроме белой футболки и джинсов, чтобы быть сногсшибательной? Правда, улыбка твоя была несколько скованной, но это казалось милым.

Пока ты не открыла рот.

Из него лилась желчь и неестественное разочарование для такой юной особы; голос казался безрадостным и серым. Я пригласил тебя в кино — ты отказалась. Позвал в парк — там тоже было «не то».

— Мы вроде на кофе собирались? — спросила ты.

— Да, но что нам мешает взять его и пойти на прогулку?

— Ничего, — пробормотала ты бесстрастно. — Просто гулять скучно.

Хлоп.

Следующий кадр — я беру тебе горячий латте. Ты даже не благодаришь за него.

— Чересчур сладко, — сказала ты, сделав первый глоток.

Эти слова, наконец, пробудили во мне чувство собственного достоинства.

— Ирис, — я позволил себе коснуться твоего плеча. — Скажи честно, тебе не нравится мое общество? Если нет, то есть ли смысл нам продолжать вообще?..

Ты покраснела.

— Не хотела задеть, извини. У меня есть причина, я расскажу о ней позже… Просто мне нужно привыкнуть.

Общение пошло чуточку лучше. Я уговорил тебя сходить на выставку, на которой ты все равно ни черта не поняла. Смотрела в искреннем недоумении на Моне и твердила: «Так рисуют дети».

Тебе оказались чужды искусство и красота, которые ты выражала сама для меня. Что за жестокий парадокс природы?

Это было горько. В сердце глухой болью отзывались твоя жестокость и глупость.

Ни тепла во взгляде, ни плавности движений, что рисовало мне воображение, я не отметил. Даже в аэропорту ты казалась живее. Молодая немецкая овчарка, которая знает свое место и любит порядок.

Когда мы вышли из галереи, я по привычке бросил:

— Ну что, по коктейлю?

Вот теперь я саморучно допилил сук, за который едва-едва держался.

— Приятный вечер, спасибо, — впервые я услышал от тебя «волшебное слово». — Только вот без картин было бы лучше.

«Или без тебя» — мысленно добавил я.

— И что же в них было такого плохо?

— Да все! — ты взмахнула руками. Но даже этот жест вышел у тебя картонно.

Я думал только о том, что больше никогда не хочу тебя видеть. Моя Ирис, моя Одиллия. Не зря я увидел в тебе тень, злого двойника.

— Особенно мне не нравится тема любви, — добавила ты.

— Почему?

— Потому что она злая.

Я тяжело вздохнул и залпом выпил клюквенную настойку. Приятное тепло разлилось по телу. Точь-в-точь такую мы пили с Мари. Стерва, ты в моей голове!

Но я не мог не закончить с моим падшим ангелом:

— Как же без нее, Ирис? Тогда жизнь станет совсем бессмысленной. Она единственный свет.

— Этот свет стоил мне шести лет жизни, — сыронизировала Ирис. — Я поклялась себе больше…

— Н-да, какая же ты черствая!

Стук. Я едва не оставил выбоину своей стопкой. Голова закружилась, когда я стал подниматься, дабы покинуть свою спутницу.

— Мы с тобой вряд ли