Вскоре наши пути разошлись, и вот теперь они снова, — непостижимым для меня пока образом, — пересеклись.

— Вы свободны, Шольц, — сказал Мюллер, и Шольц вышел, плотно притворив дверь в кабинет.

— Рад вас видеть, Герлиак, — сказал Мюллер, пожимая мне руку. — Садитесь. Я знаю: вы с дороги, устали. После беседы отправимся на обед. А пока… Кофе, коньяк, сигару?

Я знал, что Мюллер курил бразильские сигары, которые я терпеть не мог. Коньяк… вот от этого не отказался бы, но на моей памяти Мюллер практически не употреблял спиртного.

— На ваше усмотрение, группенфюрер, — осторожно отозвался я.

— Тогда коньяк, — определил Мюллер. Он достал из шкафчика бутылку «мартеля», два стакана и пояснил, разливая коньяк по стаканам: — Кофе сейчас неважный, суррогат… А рюмка коньяка в середине дня не помешает трезвости мысли.

— Насколько я помню, вы не пили коньяк, группенфюрер, — осторожно напомнил я.

— Война, напряжение… надо помочь нервам, — пояснил Мюллер, пригубив янтарную жидкость. — Очень много работы, просто изматывающей работы! Впрочем, вы последний год провели в боях на фронте и вам не понятно, как может быть велико напряжение в тылу. Не так ли?

— Сейчас всем нелегко, группенфюрер, — уклончиво отозвался я и решил перейти к делу. — Кстати, что там за недоразумение с самолетом протектора Богемии и Моравии? Обергруппенфюрер Гейдрих прислал приказ, предписывающий мне не позднее сегодняшнего вечера прибыть к нему в Прагу.

— Так вы не в курсе? — уставился на меня Мюллер пронзительными черными глазами. — Сегодня утром, 27 мая, около десяти часов, в Праге совершено покушение на СС-обергруппенфюрера Гейдриха.

* * *

Некоторое время, — сам даже не помню, как долго, — я осмысливал информацию.

— Обергруппенфюрер погиб? — спросил я наконец.

— Пока жив, — ответил Мюллер. — Ему сделали операцию, возле его постели дежурит его личный врач бригаде-фюрер доктор Гебгардт. Как сказано в утреннем рапорте от моего человека в Праге, операция прошла успешно. Из тела обергруппенфюрера успешно извлекли осколок гранаты, кусок стали от кузова автомобиля и клочки шинели. Короче, операцию можно было бы считать успешной, если бы вместе со всем вышеперечисленным хирург не вырезал бы обергруппенфюреру селезенку. Он пока без сознания, и я полагаю, что даже если вдруг и придет в себя, то ему будет не до вас, Герлиак.

— Так что же мне делать, группенфюрер? — спросил я, когда прошел первый шок от ужасного известия.

— Самолет протектора, который сегодня в полдень должен был вылететь в Гатов, остался на аэродроме в Богемии, ожидая приказа полицайфюрера Богемии и Моравии СС-группенфюрера Франка. Думаю, что завтра утром Франк помчится в ставку фюрера докладывать о здоровье Гейдриха. Фюрер уже назначил руководить протекторатом СС-обергруппенфюрера Далюге. Но вряд ли тот долго просидит на этом посту: ведь он возглавляет всю полицию порядка рейха, так что фюрер быстро подыщет ему замену. Порядок в протекторате быстро навел бы фон дем Бах-Зелевски, но вряд ли рейхсфюрер отпустит его из России — ведь там очень много работы, не так ли?

— Да, партизаны с каждым днем наглеют все больше и больше, угрожая нарушить снабжение фронта, — согласился я.

— Вот такие внезапные возникли проблемы перед нашими руководителями, — заключил Мюллер. — Так что до вас в ближайшее время никому не будет дела.

Он отпил коньяк из стакана, затем подошел к огромному окну, выходящему на улицу, и некоторое время изучал пейзаж. Потом Мюллер повернулся ко мне и сказал, словно зондируя меня своим всепроникающим взглядом:

— В Прагу уже отправился глава криминальной полиции рейха СС-группенфюрер Небе. Он затребовал себе в помощь около сотни специалистов-криминалистов. А где мы ему возьмем столько специалистов в военное время?! И вот что я подумал: а не перевести ли вас, Герлиак, ко мне в гестапо? У вас бесценный семнадцатилетний опыт полицейской работы, вы понюхали пороха на фронте, а это очень важно, — это я говорю вам как фронтовик Мировой войны. Кроме того, сотрудник СД не должен проводить на фронте более девяти месяцев. И уж тем более не имеет права находиться в зоне боевых действий, где он может попасть в плен: указания рейхсфюрера на этот счет недвусмысленны. Вы уже отбыли на Востоке девять месяцев, а ваше пребывание на фронте в качестве командира боевой части находится в прямом противоречии с приказом рейхсфюрера. Я понимаю, что вы попали на фронт в соответствии с личным распоряжением обергруппенфюрера Гейдриха, и это было вызвано, по видимому, какими-то экстраординарными обстоятельствами. Но теперь настало время все вернуть на круги своя. Как вы отнесетесь к тому, если вас отправят в распоряжение Небе, а по окончании следствия переведут в центральный аппарат гестапо?

Я некоторое время осмысливал предложение Мюллера. Насчет тезиса об «особой ценности работников СД» я весьма сомневался: бывшего начальника VI управления РСХА СС-бригадефюрера Йоста в один день разжаловали из генералов в рядовые и отправили на Восточный фронт. Обсуждая в кулуарах эту сногсшибательную новость, сотрудники РСХА не сомневались: его отправили на фронт для того, чтобы бедолага нашел свою смерть от пуль русских. Что за тайну он должен был с собой унести? И почему никто не боялся, что он унесет ее не на тот свет, а в русский плен? Никто этого не знал, кроме тех, кто отправил беднягу Йоста на фронт. И я этого, разумеется, не знал. Но зато я знал точно: от того, что произошло с Иостом, не застрахован ни один работник СД и гестапо. Вопрос в другом: дадут ли тебе честно погибнуть в бою за Фатерланд?

Еще пару месяцев назад я, не задумываясь, принял бы его предложение и с глубоким облегчением ушел бы с хлопотной должности командира боевого подразделения на привычную работу криминалиста: ведь я до сих пор числился в аппарате РСХА и вместе со званием СС-оберштурмбаннфюрера получил звание «старший правительственный и криминальный советник». Еще пару месяцев назад я бы принял предложение Мюллера. Но после того, как умирающий на моих руках СС-гауптштурмфюрер Бремер сказал мне о Смерти, дышавшей мне в спину… И я решительно, ответил:

— Группенфюрер! Я очень благодарен вам за это предложение: вы до сих пор помните меня как специалиста своего дела. Но за этот год я прошел путь от командира небольшой зондеркоманды до командира батальона специального назначения. Не люблю громких слов, но я думал, что так и останусь в заснеженных окопах под Демянском. Из котла выбрались живыми лишь каждый пятый из моих людей. Сейчас мой батальон отведен на переформирование, и я опасаюсь, что без меня мой батальон расформируют, а моих боевых товарищей разбросают по разным подразделениям. И мне невыносима мысль, что мои боевые товарищи воспримут мой уход на тыловую работу как предательство. Поэтому, с глубоким сожалением, я вынужден отклонить ваше чрезвычайно лестное для меня предложение.

Мюллер молча плеснул в стаканы коньяк: строго одинаковое количество, словно разливал мензуркой.

— Я отдаю должное вашим чувствам, Герлиак. Боевое братство — не пустой звук для любого старого фронтовика вроде меня. Возвращайтесь в свой батальон. За ваши боевые успехи на Востоке!