— Ой, господи, — вздрогнула подруга и правдоподобно прижала ладонь к сердцу.

— У меня еще Эдуард есть, — решила не сдаваться я подобному неоправданному наезду.

— А если Эдуард поломается?

— В ремонт отдам или новый куплю.

— К Хуану еще руки прилагаются, язык и туловище ничегошное, — просветила меня Карина.

— И блондинка, — закончила мысль я.

— Блондинка — балласт, к тому же ты тоже блондинка и тоже ничегошная.

— И ничего уже не хотящая, — снова договорила за подругу я. — Ткнула б ты пальцем в него года три назад. Мне б даже команда «фас» не понадобилась. — Я, сощурившись, взглянула на окна «Пандоры». — А сейчас как-то лениво уже. Глаза мазать, чехол натягивать, волосики на бюгудю навинчивать, с каблучков не падать. И все ради чего? Ради строго распланированного секса с Динозавром? Нет. Я внезапности хочу и долго лениво валяться на кровати.

— Эх ты, — махнула рукой Карина, но все-таки заулыбалась.

В десять лет девочки мечтают о любви вечной, в пятнадцать — о любви преданной, долгой и красивой, в двадцать — о страстной, фееричной и всепоглощающей, в тридцать о любви мечтать надоедает.

В недрах Кариночкиной сумочки голосом Фомина зачирикал телефон.

«Ла-ла-ла. Все будет хорошо», — надрывался аппарат, пока хозяйка отчаянно пыталась добыть его из хитросплетения многочисленных, якобы привносящих в жизнь женщины и эстетику, кармашков. Наконец злостная трубка нашлась, и Карина сладко промурлыкала:

— Да, Жорж? Конечно, все готово. И я договорилась о скидочке. — Она рассмеялась словам собеседника. — А ты мой мужчина. Уже собираюсь и бегу.

Я поднялась из-за стола, дошла до буфета и включила чайник.

— Жорж?

— Он самый. Мужчинка мой.

— Не, я не о том. Жорж?! — меня начал душить смех.

Карина пожала плечами.

— Все по теории. Шкаф зови тумбочкой, тумбочку зови шкафом. Вот был бы он под два метра — был бы Жориком или котиком. Уменьшать и ласкать то, что и так до тебя уменьшено природой и обласкано любимой мамой, нельзя. Вот Хуан вполне сойдет на зайчика.

— На кролика он сойдет. — Я прошла вслед за подругой в коридор и наблюдала, как она, матерясь, втюхивает ноги в изящные босоножки на тонком высоком каблуке.

Справившись с туфлями, она выпрямилась и одернула платье.

— Я поскакала. А ты все ж подумай о Динозавре. В конце концов, не жениться ж ты на нем собралась.

— Замуж выходить, — поправила я.

— Это в позапрошлом столетии бабы замуж выходили, а нынче мужик пошел не тот. Теперь мы женимся.

— Тьфу на тебя еще раз. Не хочу. Я женщина ранимая, вдруг влюблюсь, а он бросит, предаст и растопчет мое нежное девичье сердечко.

Карина сурово нахмурилась, глядя на мое деланно серьезное выражение лица. Не выдержали мы одновременно, рассмеялись.

— Ладно. Пока, нежная барышня.

— Счастливо, умудренная женщина.

Я закрыла дверь и направилась на кухню, проверить действия объекта. Объект спокойно дремал на диване. Я пожала плечами и задумалась о планах на воскресенье.

Воскресенье

Я глубокомысленно созерцала лысину Рудольфа Альбертовича и остервенело грызла нижнюю губу.

— Доченька, а как дела на работе? — попробовала разрядить обстановку мама.

— Нормально. — Голос слегка сорвался на визг при ответе, отчего Альбертович, и без того напряженно сидящий напротив, подпрыгнул.

Мама протянула руку и успокаивающе что-то там под столом лысому погладила. Я понадеялась, что ладонь или, на крайняк, коленку. Лысому помогло не очень, дергаться меньше он не стал.

— Как Карина?

— Хорошо.

В комнате вновь воцарилась гнетущая тишина.

Когда родители развелись, а отец вновь женился, я, несомненно, желала маме счастья, тем более что с развода минул не один год, но к реальности оказалась не готова. Мамино счастье походило на немую бритую каланчу, откликающуюся на имя Рудольф. Мама рядом с ним казалась тоненькой, хрупкой и невесомой. Вот так размахнется своими граблищами ведь и поломает ненароком родительницу.

Я продолжила сосредоточенно, а главное, молча изучать Альбертовича, Альбертович в свою очередь изучал столешницу. В принципе, это знакомство ничем существенно не отличалось от моего знакомства с мачехой три года назад. Она точно так же готова была начать дергать глазом и подпрыгивала при каждом резком звуке. В дальнейшем тетка оказалась ничего так, правда, с единственным существенным недостатком: взрослой и чертовски незамужней сукой-дочерью. Я в сравнении с той барышней — прелесть. Папа, по глазам видела, последний год начал призадумываться о вторичном разводе. Последняя мысль натолкнула меня на новый уточняющий вопрос:

— Дети есть?

На этот раз подпрыгнули оба: и маман, и бритый.

— Есть, — выдавила родительница.

— Сын, — уточнил Рудольф.

— Это хорошо, — плотоядно улыбнулась я, чем спровоцировала дальнейшее умалчивание стратегической информации со стороны потенциального отчима.

Не так он меня понял, да и бог бы с ним. Я, конечно, женщина здоровая и по мужской ласке фанатею все еще, но чистая квартира и возможность делать что хочу и как хочу, не оглядываясь ни на кого вокруг, уже перевешивает чашу тоскливого одиночества, делая одиночество не таким тоскливым.

— Может, еще чаёчку? — попробовала разгладить измятую скатерть первичного знакомства мама.

Мы с Рудольфом одновременно оглядели наши все еще наполовину полные чашки и согласно кивнули. Видимо, оба порешив на том, что порой стакан все же наполовину пуст, а не наполовину полон. Маман радостным галопом, почирикивая, словно освободившаяся из плена птичка, поскакала на кухню, звеня нашими чашечками. Альбертович подождал, пока она скроется за поворотом, и уставился на меня уже далеко не безобидным взглядом.

— Вера, — начал проникновенным шепотом он.

Я заулыбалась и уставилась на него горящими в предвкушении боя глазами. Острые ощущения — это всегда интересно. Альбертович Рудольф осекся и прищурился. В мгновение оценив ситуацию, я поводила бровями вверх вниз, чем спровоцировала ожидаемый смешок с его стороны. Очевидно ж, что передо мной далеко не тюфяк и не слабак, как показалось вначале. Мужик сильный, с таким лучше дружить, раз он решил мамку окучить.

— А квартира на две трети моя, — без предисловий прошипела я.