Вечерний свет начинал уже меркнуть, воздух густел от москитов и аромата жимолости. Я вздрогнула от свежести. Разгар лета, а у меня ощущение конца, а не начала.

Может, это потому, что Грей умер. Для меня это до сих пор все равно что луна упала с неба.

[Минус триста шесть]

Утром, насыпая в тарелку овсяные хлопья, я заметила, что Нед восстановил фотогалерею на холодильнике, которая была при Грее и которую я недолюбливала. Мне всегда бросалось в глаза отсутствие на фотографиях мамы.

Родив Неда в девятнадцать лет, она вернулась в Норфолк, привезя с собой папу. Через два года родилась я, и мама умерла. Первая семейная фотография, на которой я есть, сделана на чьей-то свадьбе, и мне уже года четыре. Папа, Нед и я что-то едим, стоя рядом, а над нами возвышается Грей с густой шевелюрой, бородой и вечной трубкой, Гэндальф-великан в джинсах и футболке с «Роллинг Стоунз». Я улыбаюсь беззубой улыбкой, остриженная под машинку, в рубашке с галстучком, в туфлях с пряжками и в брюках, кое-как заправленных в носки (Нед стоит в розовом костюме кролика).

Пару лет назад я спросила Грея, почему меня одевали как мальчишку.

– Господи, Готс, – засмеялся дед, стоя у плиты, – никто тебя специально не одевал. Ты сама все выбирала и сама зачем-то засовывала штанины в носки. Просто у нас был принцип не наступать на горло вашей с Недом песне. – И продолжил помешивать свое сомнительное варево.

Несмотря на якобы имевшееся у меня в детстве желание одеваться на манер мистера Дарси, я не мальчишка в юбке, и лифчики у меня, пусть и болтаются на яблоне, розовые. Так как я не спала всю ночь, то от нечего делать выкрасила ногти на ногах вишневым лаком, а в моем гардеробе, пусть и под грудой одинаковых кроссовок, стоят черные шпильки. И еще я верю в любовь силы Большого взрыва.

Которая поразила нас с Джейсоном.

Прежде чем выйти из кухни, я перевернула фотографию, прижав ее магнитом к холодильнику.

Снаружи царила английская коттеджно-садовая идиллия. Вымахавшие дельфиниумы как будто упирались в безоблачное небо. Нахмурившись на яркое солнце, я пошла в свою комнату в кирпичной пристройке за яблоней – и почти сразу полетела носом, споткнувшись о что-то твердое в нестриженной траве.

Когда я поднялась и обернулась, Нед уже сидел, потирая лицо.

– Нехилый из тебя одуванчик, – сказала я.

– Классное «с добрым утром», – пробормотал он.

Из дома через открытую дверь донесся звонок телефона. Нед, как кот, потянулся на солнышке – ему все было нипочем. А вот его вельветовой рубашке повезло меньше.

– Ты только пришел, что ли?

– Вроде того, – ухмыльнулся он. – Мы с Джейсоном после ужина сходили тут… на репетицию «Фингербанда». Там была текила… Папа дома?

Словно по подсказке невидимого режиссера, из кухни выплыл папа с кружками в руках. В нашем доме громогласных топочущих великанов он кажется бледнокожим эльфом из немецких сказок. Папа вообще был бы невидимым, если бы не красные кеды.

А еще он витает в облаках не хуже воздушного шара: не моргнув глазом при виде нас на лужайке, папа уселся между мной и моей перевернутой тарелкой с мюсли и подал Неду кружку:

– Вот сок. Мне нужно поговорить с вами об одном деле.

Нед со стоном выхлебал сок и, оторвавшись от кружки, стал чуть менее зеленым.

– Что за дело? – спросила я. Мне всегда было неуютно, когда папа включался в реальность настолько, чтобы что-то с нами обсуждать.

– А, – сказал папа. – Помните наших соседей, Алторпов?

Мы с Недом одновременно повернули головы в сторону забора. Соседи переехали в Канаду почти пять лет назад, но коттедж не продали, и он выглядел, как вечное обещание хозяев вернуться, терпя табличку «Сдается внаем» и нескончаемых туристов, курортников и семьи с детьми. Последние месяцы он пустовал.

Даже спустя столько лет я живо представила чумазого мальчишку в очках с толстыми стеклами, протискивавшегося в дыру в заборе и размахивавшего кулаком с зажатой пригоршней дождевых червей.

Томас Алторп.

Сказать «лучший друг» – это ничего не сказать.

Родившись на одной неделе, мы вместе росли, неразлучные Томас и Готти, проблема в квадрате и клуб малахольных.

А потом он уехал.

Я поглядела на шрам на левой ладони. Планировалась, помнится, братская клятва на крови и обещание вечной дружбы, несмотря на разделявшие нас три тысячи миль, но я очнулась в больнице с повязкой на руке и провалом в памяти. Когда меня выписали, Томас с родителями уже уехали.

Я ждала, ждала, но он не написал ни бумажного, ни электронного письма, даже азбукой Морзе ничего не настучал и вообще не сделал ни черта из того, что мы друг другу обещали.

Рука зажила, волосы отросли, я понемногу взрослела и забывала о мальчишке, который первым забыл обо мне.

– Ну, Алторпы? – прервал мои мысли папа. – Помните? Так вот, они разводятся.

– Интересно, – хрипло сказал Нед. А мое сердце, хотя Томас меня и бросил, дрогнуло от сочувствия.

– Да. Я только что говорил по телефону с мамой Томаса – в сентябре она возвращается в Англию вместе с сыном.

При этих словах в моей душе возникло странное ощущение неизбежности, будто все это время я ждала возвращения Томаса. Но как он смел ничего мне не сказать, заставив свою мать позвонить моему папе?! Вот трус!

– В общем, она хочет, чтобы Томас побыл тут до начала школьных занятий, и я согласился, – сказал папа с громким «гм», намекавшим, что он мог бы еще многое рассказать. – Ее план показался мне несколько непродуманным и спонтанным, и я предложил, чтобы Томас пожил это лето у нас. Вот, собственно, и все.

Невероятно. Мало того, что он возвращается, так еще и поселится по эту сторону забора! Неловкость стремительно разрасталась, как ряска.

– Томас Алторп, – повторила я. Грей нередко говорил, что произнесенное вслух становится правдой. – Будет у нас жить.

– Когда он приезжает? – поинтересовался Нед.

– А, – папа отпил из чашки, – во вторник.

– Во вторник, через два дня? – взвизгнула я не хуже чайника. Все спокойствие мгновенно испарилось.

– Вау, – сказал Нед, снова становясь похмельно-зеленого оттенка. – Мне что, придется спать с ним на двухъярусной кровати?

Папа снова издал свое «гм» и выдал полный Gotterdammerung[4]:

– Нет, я предложил ему занять комнату Грея.

Всадники же Апокалипсиса. Лягушачий же ты дождь. Огонь и сера, елки-палки! Может, я не пережила еще своего Откровения, но посягать на спальню Грея?! Это святотатство!

Рядом со мной Нед тихо выблевал в траву.