Патологоанатом не договорил, глядя на зампрокурора Кабанову. Та пристально созерцала тело сына. От группы мужчин под зонтами отделился один – высокий, темноволосый, в строгом черном костюме и белой рубашке, быстро подошел к Кабановой – попытался то ли развернуть ее спиной к трупу, то ли вообще увести подальше. Но она резко вырвалась.

– Оставьте. Не трогайте меня. Я в полном порядке.

Мужчина в черном костюме вернулся к патологоанатому и что-то у него спросил негромко. За шумом ливня Катя не расслышала.

– Я затрудняюсь сказать точно, где его убили, следы крови в почве есть, но это ни о чем не говорит, – ответил патологоанатом тихо. – Машине здесь, сами видите, проехать трудно. Хотя внедорожник пройдет. Его машину, как мне сказали, нашли на стоянке. Но ее могли туда пригнать, чтобы создать впечатление, будто он приехал сам. Принести же тело сюда убийце было бы нелегко. В потерпевшем не меньше девяносто пяти килограммов. Тяжелый груз. Хотя если убийц было несколько, то вполне могли убить в другом месте и притащить сюда. И бросить. Здесь, на свалке.

– Как падаль на свалку.

– Что? – это резко спросила прокурор Кабанова.

Ее вопрос относился к человеку под зонтом, произнесшем слово «падаль» – бритоголовому крупному мужчине в дорогом черном плаще от Prada, стоявшему вместе с майором Ригелем и остальными.

– Простите… сорвалось с языка. Я имел в виду, хлам разный на свалках валяется. Хлам сюда свозят и бросают.

Он кивнул через плечо.

Огромный мусорный полигон, на краю которого сейчас стояли они все, словно потерявшись навеки в пелене нескончаемого сентябрьского дождя, отрезанные от мира, освещаемые сполохами полицейских синих мигалок, – полигон доминировал в пространстве и во времени.

До самого горизонта.

Бескрайний.

Мертвый мусорный полигон.

Как пустыня.

Как иная планета, хранящая следы, тени, отбросы сгинувшей цивилизации. Великий Бесконечный Холодный Вонючий Грязный Мусорный Пейзаж на Фоне Дождя.

Эта небольшая площадка, расчищенная тракторами, где под ногами не земля, не глина, а некий вязкий субстант… Жижа.

И горы мусора по краям. И на одной куче под брезентовым навесом экспертов – труп молодого тридцатичетырехлетнего мужчины в дорогом синем костюме, испачканном кровью и грязью. Полного, кудрявого, с модной стрижкой и разбитыми в лепешку затылком и лицом.

– Это что? – спросила вдруг зампрокурора Клара Порфирьевна Кабанова хрипло.

– Где? – Катя поняла, что Кабанова говорит именно с ней.

– Вон там.

Кабанова указала куда-то вдаль.

В этот момент в пелене дождя послышался гул мотора. Где-то за мглистой дождливой завесой заработал трактор, расчищающий новый участок полигона.

Звук мотора вспугнул птиц. И они взмыли в дожде над свалкой.

Тучи белых пронзительно кричащих птиц, которые кружат над волнами морскими в бескрайней вышине…

Чайки кружили над мусорным полигоном. И не было числа этим жадным галдящим птицам, сорвавшимся с куч мусора, где они рылись в смердящей грязи, выхватывая оттуда лакомые сгнившие куски. Воспарившим, как белые ангелы, в небо – высоко, далеко…

– Это, кажется, пианино. – Катя всмотрелась в тот предмет на куче мусора, на который указывала Кабанова. – Старое пианино.

– Старое пианино, – повторила зампрокурора. – Старое… старое пианино. Мы свое тоже выбросили. Никто из моих сыновей не хотел учиться музыке. А Лесик…

Она всхлипнула. И закрыла рот тыльной стороной ладони. Резкий жест.

Лесик… Алексей Кабанов. Жертва. Катя смотрела в сторону брезентового навеса – вот как, значит, его звали дома. Как звала его мать.

– Я его тяжело рожала. Очень тяжело. Чуть не умерла. Кесарево пришлось делать. Думала, никогда не решусь на второго ребенка. Однако решилась. Екатерина… можно я обопрусь на вас? На ваше плечо?

– Конечно, Клара Порфирьевна. – Катя быстро шагнула к ней, хотела поддержать под руку.

– Я не это имела в виду. Я еще крепко стою на ногах. Значит, старое пианино…

Кабанова смотрела в пелену дождя на музыкальный инструмент, выброшенный на свалку.

– Свидетеля нашли!

Сквозь дождь без зонта к ним бежал по свалке один из оперативников.

– Свидетель Мышкин.

– Князь Мышкин? – это спросил у запыхавшегося опера тот темноволосый мужчина в строгом черном костюме.

– Князь? Какой еще князь? Я говорю – свидетель. Только он непригодный. Неадекватный, – опер, видимо, то ли не понял, то ли полностью не одобрял стеб на месте убийства. – Бомж. Алкаш.

– Но он что-то видел? – уточнил майор Ригель.

– Говорит – видел.

– Давайте его сюда.

Майор Ригель подошел к Кабановой. Но остальные четверо из той компании под своими зонтами так и остались на месте. Оперативники привели свидетеля. Бомж в двух натянутых на куртку дождевиках – желтом и зеленом. В шерстяной замызганной шапке, несмотря на теплый сентябрьский день, в ботах. Лицо в прожилках. Возраст определить трудно.

– Что вы видели? – спросил у него майор Ригель. – Вы ведь что-то видели?

– Я мусор сортировал.

– Ночью?

– А то когда же, днем тут гоняют нас.

– Кто?

– Охрана.

– А ночью охраны нет?

– Она только с мусоровозами приезжает. Ну, эти, нанятые. Против демонстрантов которые. А ночью мусоровозы не ездят.

– Ясно. Значит, вы рылись ночью в мусоре.

– Сортировал. Фонарик у меня.

– Сортировали. Во сколько? – Майор Ригель задавал вопросы со своей чуть медлительной немецкой настойчивостью, столь хорошо знакомой Кате.

– Мне время без разницы. Темно было. Луна… Не люблю я ее. Больная планета. В лунные ночи это бывает. Всегда только в лунные.

– Что бывает?

– Пианино заиграло.

– То старое пианино?

– Чертово пианино. Давно я хотел его разбить. В щепки. Чтобы не соблазняло.

– Чем разбить? Кувалдой? Монтировкой?

– Э, не надо… не надо, начальник. Я его не трогал, этого мужика. – Бомж поднял грязные руки ладонями вверх. – Я его вообще ночью не видел. Потом прибежал на крик, когда водила с мусоровоза паниковал тут.

– Вас никто не обвиняет. Что вы видели ночью? – Майор Ригель задал новый вопрос.

– Пианино заиграло. – Бомж смотрел на Кабанову. – Музыка такая… вроде мрачного па-де-де.

– Знаете, что такое па-де-де?

– Знаю. Я бездомный, но не дурак же. Это мать его? Прокурорша? Сама?