История о том, как я «потерялась» и «нашлась»

Когда я думаю о своих отношениях с мамой, мне на память приходит один и тот же эпизод. Мне пять лет. Мы с родителями отдыхаем в Крыму. Мама, отправившись в гастроном за провизией, поручила папе присматривать за мной. Папа отвлекся, я же, освободившись от надзора, отправилась на прогулку и отошла от места, где мы должны были дожидаться маму, довольно далеко. Хватившись, пропавшего ребенка искали около получаса. Когда меня, мирно гуляющую, нашли, родители были вне себя от переполнявших их эмоций. С тех пор прошло тридцать пять лет, но я навсегда запомнила то, что случилось дальше.

Сидя на утесе скалы, мы долго молчали, вглядываясь в линию горизонта, соединяющую море и небо. Вдруг мама сказала: «Видишь, там за перевалом огоньки? Это место, куда отдают непослушных детей, которые уходят гулять без спроса. Завтра мы отвезем тебя туда потому, что мы больше не хотим тебя искать, умирая от страха». Я живо помню ощущение холодного металла, заполнившего мой живот. И ледяную корку, словно покрывшую мое лицо. Мне хотелось визжать от ужаса. Но я боялась расстроить родителей еще больше и поэтому мобилизовала все доступные мне силы, чтобы скрыть свои чувства. Какая-то часть моей души обледенела в этот момент на долгие годы — я ни на секунду не сомневаясь в правдивости маминых намерений.

Однако в тот же момент родилась новая часть меня. Помню, как я сказала себе: «Если там, куда меня собираются отвезти, живут люди, значит и я смогу». С тех пор в моей жизни произошло немало драматических событий, но именно это, как мне кажется, определило дизайн моей личности. Всякий раз, сталкиваясь с практиками исключения, я снова и снова чувствую холодный металл в животе. Но выживающая часть моей личности[3], рожденная тем крымским вечером, направляет меня, помогая пускаться в рискованные приключения. Такие, например, как написание этой книги. С пяти лет мне знакомо чувство уверенности, что я могу справиться с любыми испытаниями.

В сознательном возрасте я много раз предъявляла маме претензии за те чувства, которые мне довелось пережить тогда и их влияние на мою судьбу — возможность оказаться отвергнутой до сих пор физически затрудняет мой выход из тени. Но мои попытки обсудить детский опыт вызывали у мамы ироническую улыбку, приводя меня в отчаяние. Однако несколько лет назад, переживая публичную травлю в интернете, я долго не могла выбраться из состояния испуганного ребенка, и маме пришлось столкнуться с резервуаром моей детской боли, который легко открывается в определенных обстоятельствах.

Я рассказывала ей о том, что, сталкиваясь с конфронтацией, я вновь и вновь возвращаюсь в тот крымский вечер, когда от меня, я была уверена, отказался самый дорогой мне человек. Сквозь слезы, заливающие мое лицо, я видела, что мама больше не улыбается. Ее взгляд стал тревожным и серьезным. И вдруг она уверенно и спокойно сказала: «Я больше никогда тебя не потеряю». Эти магические слова отогрели девочку с обледеневшей душой, живущую во мне. Она наконец услышала то, что хотела, и утешилась. Но это не конец истории. Я еще не раз возвращалась к крымскому эпизоду в разговорах с друзьями и коллегами. Делясь детскими переживаниями, я всегда находила участие и понимание. Но однажды произошло нечто неожиданное. Как-то, предаваясь воспоминаниям в разговоре с приятельницей, я не встретила поддержки драматического пафоса моей детской истории.

Напротив, моя собеседница стала первым человеком, показавшим мне другую перспективу той ситуации. Коллега рассказала, что сама однажды едва не забыла своего ребенка в общественном транспорте, объяснив, что в тот момент была уставшей, невыспавшейся и перегруженной различными проблемами. Благодаря этому признанию я впервые задумалась над тем, что у другой стороны детско-родительского взаимодействия вообще-то тоже есть чувства. Иначе говоря, этот разговор позволил мне увидеть маму обычным, смертным человеком, а не мифической фигурой «без страха и упрека». Кроме того, меня поразило, что моя собеседница, делясь своими воспоминаниями, не осуждала себя как «плохую мать».

Исполненная сочувствия к людям, которые заботятся о детях, она предположила, что такие истории, как моя, — вовсе не редкость. Способность полностью концентрироваться на ребенке не всегда оказывается в доступе, поскольку родители (как правило, матери), неся первичную ответственность за благополучие детей, заботятся о них в ситуации ограниченной поддержки извне. При этом ресурсы человеческого организма не делает безграничными ни одна, даже самая пламенная и жертвенная привязанность. Так мне удалось обнаружить, что я — не единственная пострадавшая в той ситуации сторона.

Этот разговор буквально раскрыл мне глаза. Целых три десятилетия мне понадобилось для того, чтобы «вспомнить», что «потеряла» меня вообще-то не мама. Но у мамы были все основания для тревоги и гнева, учитывая то обстоятельство, что тогда в Крыму, оставленная на папу, я потерялась уже во второй раз. Первая аналогичная ситуация произошла за два года до этого. Я сейчас далека от того, чтобы перекладывать ответственность за мои детские переживания на отца. Я вообще больше не стремлюсь искать виновных. У меня здесь другие задачи, о которых я расскажу чуть позже.

В завершение короткого экскурса в свою частную историю хочу лишь сказать, что нам с мамой чрезвычайно повезло достичь большей ясности в отношениях друг с другом. Благодаря тому, что мне посчастливилось трансформировать детскую травму в опыт, я могу видеть мамину позицию в той истории более объемно. Теперь мне понятно, что она выбрала лучший из доступных ей в тот момент способов сказать мне, что мое исчезновение привело ее в отчаяние; что маленькие дети не должны уходить далеко, поскольку сами не могут должным образом позаботиться о своей безопасности.

Как бы там ни было, мамин воспитательный метод подействовал, и я больше никогда не «терялась». Кроме того, я получила от мамы бесценный дар — ее магические слова «я больше никогда тебя не потеряю». Для меня это не просто метафора. В этой фразе для меня воплощается вся любовь, которую один человек может дать другому. Эти слова согревают мою душу и дают ощущение опоры в моей взрослой жизни. Здесь важно упомянуть, что наши отношения с мамой начинались в эпоху «советской эмоциональной сдержанности», а продолжаются на фоне культуры «эмоционально вовлеченного родительствования». Во времена моего детства материнская работа еще не подразумевала той профессиональной компетенции в области психологии, которая сегодня ожидается от матерей и с позиции которой многие повзрослевшие дети сегодня «спрашивают» со своих мам за «недополученную в детстве любовь» задним числом.

В последующих главах я буду отталкиваться от традиции «детоцентризма», которая сегодня воспринимается как неоспоримый стандарт ухода за детьми. Эта культура подразумевает практики заботы, известные под названием «интенсивное материнствование»[4]. Так называется известный нам сегодня способ взаимодействия с ребенком, нацеленный на обеспечение его или ее эмоционального комфорта и всеобъемлющее развитие детского потенциала. Иначе говоря, в этой новой культуре родительствования нужды ребенка провозглашаются приоритетными по сравнению с потребностями заботящихся взрослых. Однако традиция детоцентризма — довольно новый феномен, в «нашей части света» утвердившийся лишь в последние десятилетия.