Горшки, судна, утки. Смена белья. Умывание-подмывание, кормление лежачих. Еду нужно нести на коромысле из пищеблока, избушки-развалюшки под могучей елью. Два десятилитровых эмалированных ведра: в одном колышется до краёв налитый огнедышащий рассольник. В другом ведре гора гарнира, вверху котлеты. Компот отдельно. Потом без передыха – на раздаче.

И снова: судна, горшки, утки. Мытьё посуды – трижды в день. Влажная уборка палат и коридоров – утром и вечером. Операционных – по мере надобности. Утки, судна, горшки. И всегда на подхвате у докторов, сестричек и больных: «Анечка, принеси». «Анечка, подай».

В первый день старшая медсестра схватила Анину руку холодными, сухими до мороза по коже, пальцами. Высоко подняла, на всеобщее обозрение:

– С ума сошли?! В стерильном отделении! Немедленно остричь ногти!

Зато и втройне приятно было через неделю услышать за спиной её негромкое:

– Молодец девочка, грязной работы не чурается. Я думала, эта фифа от нас через два дня сбежит.

Среди Аниных обязанностей была даже такая, уютно-домашняя: выпекание картофеля для сердечников. Природный источник калия для больных прописывал доктор. Аня мыла, резала на кружочки, обязательно с кожурой. Переворачивала ножом на раскалённой плите золотистые ароматные дольки. Можете представить такую заботу в городской больнице?!

Когда на улице было дождливо и холодно – топили большую печь в приёмном покое. Колка дров – тоже обязанность санитарки. Ну, тут не было отбоя от скачущей как кузнечики травматологии. Лишь бы целые руки: соскучились по мужицкой работе. Бахвалились, приседали, смачно крякали, ухали, с непонятными шутками-прибаутками: «И-эх, поцелуй меня с разбега, я за деревом стою!»

Раскалывали чурки «как сахарок»: с первого раза. Рисовались друг перед дружкой силой и меткостью ударов. Сложили под навесом жёлтую душистую поленницу на загляденье.

Медсестра Люда (процедурная и хирургическая в одном лице) незлобиво подколола-позавидовала:

– Небось, мне так прытко не помогают. То ли дело, молоденькой да хорошенькой.

Для Ани Люда стала маяком, путеводной звездой. Ангелом-хранителем и опытным вперёдсмотрящим в её первых санитарских шагах.

Вот стремительно прошёл молодой, воображающий о себе хирург. Он всегда ходил стремительно, так что полы халата крыльями разлетались, и овевало ветерком лицо. Сухо, неприязненно бросил на ходу Ане:

– Почему у вас больная П. до сих пор не помочилась?

– Я не…

– Чтобы через полчаса больная П. помочилась.

Больная П. – очень корпулентная женщина. Её кровать округло возвышалась посреди прочих коек как большой холм. У Ани до сих пор ныла спина после перекладывания больной П. с каталки на кровать.

Она вокруг неё только что в шаманской пляске не кружилась, в бубен не била. Беспомощно умоляла:

– Ну, миленькая, поднатужьтесь! Пожалуйста, пописайте! Мне за вас попадёт, а вам придётся катетер вводить.

Та только колыхала телесами, жалобно стонала и закатывала глаза. Люда посмотрела-посмотрела на их мучения. Сжалилась:

– Эх, практика! И чему вас в институтах учат?

Принесла из буфета старый облупленный чайник, соблазнительно зажурчала между мощных чресел тонкой струйкой в судно. Ласково, как маленькой, зазывно пела-приговаривала: «Пис-пис-пис!»

Через минуту зажурчал ручеёк: сначала слабенький, потом всё мощнее. Больная П., опорожнившись, сладостно охала и стонала. Аня, боясь расплескать, несла в вытянутых руках тяжёлое тёплое судно в уборную – как драгоценность, как живое существо.

Когда за окном накрапывает дождик и гнутся под ветром ели – в больнице по вечерам зажигают свет, становится умиротворённо и уютно. В мужской палате режутся в карты, читают книжки и травят байки. Непрестанно деловито снуют в курилку и обратно.

Если заходит разговор – то на масштабные, глобальные темы – на меньшее не распыляемся. Сегодня обсуждают запредельные цены на лекарства. Во всемирном заговоре фармацевтов против всего человечества мужская палата давно не сомневается.

Химики-алхимики, очколупы в чистеньких халатиках. Выводят в своих лабораториях невидимую гадостную дрянь: бактерий, микробов, грибков разных. Закаляют их, делают устойчивыми к лекарствам, к внешней среде. Фасуют в спичечные коробочки – и с курьерами, под видом туристов, развозят, сеют по всему белому свету. Вот так встанут незаметно в людном месте, где-нибудь в метро в час пик – и вытрясут из коробочки: фу-у-ур!

Мужикам почему-то особенно нравится идея со спичечными коробками – как тары для перевозки микробов. «Заглянет таможенник в коробочку – кусочек мяса, ну кусочек. А там, если под микроскопом – ангидрид твою медь! Смерть кишит…»

– Это хлебушек для них. Фармацевты тоже кушать хотят, – подзуживает, подливает масла в огонь главный палатный смутьян и зачинщик – щуплый черноглазый мужичонка по фамилии Федоскин.

– Карданный вал им в одно место! – ругаются мужики. – Больно аппетиты у них людоедские! Расплодились как вошки лобковые: аптека на аптеке сидит и аптекой погоняет. Только вывески разные: «Дорогая аптека». «Очень дорогая аптека». «Надо бы дороже, да некуда».

– Мужики, кому клизма с ромашкой назначена? – заглядывает в дверь Люда.

Разоблачитель мировых заговоров Федоскин суетливо соскакивает с койки. Подтягивая штанишки на ослабшей резинке, спешит в малую процедурную.

В мужской палате, под взглядами двенадцати пар глаз, Аня чувствует себя неуютно. У них одно на уме, как презрительно говорит Люда.

Как раз час вечерней уборки: Аня гремит ведром с водой, шмякает шваброй, шурует под койками и тумбочками. Велит поджимать ноги и без надобности не шастать, пока не высохнет. Не хватало ещё поскользнуться на мокром полу и получить травму в стенах больницы.

Входит Аня в палату:

– Добрый вечер, граждане! Чем занимаемся?

– Любовью, Анечка, любовью! – страстно выдыхает долговязый остроносый парень с соломенными волосами, похожий на Джека Соломинку. Руки у него пухло, толсто забинтованы, будто засунуты в белоснежную муфту. Неудачно разводил костёр, плеснул бензинчику…

– Как живёте, ребята? – спросит Аня в следующий раз (Люда научила: мол, ты с ними не цацкайся: будь проще, грубее).

– Регулярно живём, Анечка, регулярно! – снова этот остроносый заводила и паршивая овца в стаде Джек Соломинка. Мужики посмеиваются, а красная Аня спешит поскорее сделать уборку и убежать прочь.

В женской палате смотрят сериалы по переносному телевизору, стрекочут о своём, девичьем. Вяжут салфетки (только из х/б ниток: шерстяные запрещены под угрозой выписки!), делятся узорами. Одна домовитая бабушка с загипсованной, бережно уложенной на стул ногой, перебирает ворох мужских носков. Попросила домашних принести в передаче: чего зря время терять. Вздевает очередной носок на лампочку, надвинув на нос очки, штопает. Равнодушна к насмешкам соседок: