дверью. Леон Богданов и был таким непрерывным процессом постоянного создания лезвия, рассекающего любые «истории». Знает ли тот, кто вдыхает, что выдох достается другому? Потому надлежит набрать дыхания и не спешить с головокружением. Хайдеггер отдыхает. Лезвия, пересекающего себя. Несколько цитат из Богданова. Они не оставляют возможности «третьего», которое якобы дано. Они свидетельствуют о том, что дано – одно. Он сам и есть perilgates его же «земли» (соединяющей в необязательной этимологии «емлить» и «за»), иными словами, края отречения от «присвоенности», в том числе и «себя». Но не земли. Но не неба. Но не меня. Ничего не дано. Литературная истина, собственно, и занимается бесконечным отделением одного от другого. Надо полагать, ради спасения отделяющих, а возможно, по причине чего-то другого. Типа дайте рецепт от смерти. А кто спорит?

Боль тоже тень того, другого; как и фамильный альбом, и затертая порнолента, как в телевидении про слова, не знаю… – пиво есть, ноги несут к лестнице за окном. В дверь стучат. Говорят, есть будущее, затем прошлое, – значит, говорят, есть и «настоящее». Кто может выдержать подобную тавтологию? Последнее падает лакомым куском к философскому зубу. Но на каждый зуб есть свой дантист, и он поет песнь про – «иди не в корень, иди по каналу».

Канал и есть пресловутое: «plural». Множества, от которых рукой подать до Клее. Украденного у Беньямина «ангела» и вантовых систем. Руин. Дантисты создали web, но не землетрясения. Не для меня и не для Богданова. Круги сужаются, как после нежных тектонических смещений. Богданов возникает на фоне кантовского шансона об абсолютном пространстве. Но и это не интересно на склоне дня в стране, где пустынной улицей идут все те же дети. Кто остался – вопрос из другого ряда. И как на это еще посмотреть.

К. Кузьминский

Черное стекло Леона Богданова

вроде, и знаю – не хуже-ближе (дольше) михнова, алкоголика, но между нами стояла черного стекла стена наркоты

1967…

приходится заниматься «ИСТОРИЕЙ искусств»

поскольку «современников», в большинстве, уже нет (и те – далече)

а память – вещь необычайно хрупкая, фрагментарная и лживая

вероятно, встретился я с леоном богдановым, «элликом», в 1967-м

около того

где-то в том году состоялось знакомство с эрлем

«эллики и эрлики», как называл их я

документация пошла позднее

во всяком случае, историческое фото эрля и эллика снято гран-борисом (кудряковым) – 28 июня 1970, «на манежной площади около малой садовой»

и снабжено двумя автографами – эрля и эллика – непонятных позднейших лет (1972?), см. «Антологию новейшей русской поэзии у Голубой лагуны», том 4А

1970-м же «датируется» мой единственный визит к эллику на блохина, с моей женой, «мышью»

когда лишь я и смог – воочию – наблюдать его «творческий метод»

комнатушка, с немытыми стеклами, диван (прожженный) и горелая дырка в полу, около него: эллик заснул с косячком или с сигаретой (или – он курил «беломор»? – пригодный для того и того?)

по стенкам, вроде бы, ничего: грязные обои (всяко: «окантованных картин», обычных в мастерской-студии – не было)

был угощен чифирем, в белом эмалированном ковшике – по меньшей мере, «квартом» (слой чая занимал три четверти посудины)

деньги – малые, пенсионные (по шизе?) и малые же случайные приработки – уходили на индийский чай (38 коп. пачка?) и афганский гашиш-планчик (рупь – косяк, кодеин при этом стоил сущие копейки, и в 60-х – без рецепта еще)

пельмени – 40 коп. пачка (‹…› овчина <В.А. Овчинников> их называл «акридами», коими в пустыне монаси-схимники питались, – наш обычный рацион: богданова, шемякина, мой, всехний…)

хлеб – 14 копеек буханка, формовой (и круглый, в ту же цену или чуть дороже – 16?)

на кисти-краски и холсты-бумагу – оставался голый и абсолютный ноль

(изобретенный индусами, коего востока знатоком и поклонником, «ориенталистом», как и михнов, – был, в своей «дзеновой прозе», эллик)

где там стояла оцинкованная детская ванночка (или – стиральное корыто?) – в коммунальной ванной ли, но не в комнате – не упомню

в корыте были свалены листы «мусорной бумаги»: тетрадочной, альбомной, просто какой-то оберточной, разного формата и текстуры

«я, говорит, засыпаю их анилиновыми красками (2 копейки – или 29? – пакетик), потом порошку алюминиевого, которым фонарные столбы красят, – и размешиваю

на готовые мокрые листы налепляю таблетки от шизофрении – от них желтый ореольчик остается»

потом по полу рядами раскладывались все – сотня – листов

эллик смотрел – и выбрасывал ровно 90 %, оставляя 10

когда из десяти десятков складывалась очередная сотня – следовал новый (окончательный?) селекционный отбор

в результате, пришедший на мою выставку «23-х» михнов-войтенко – увидел с полдюжины работ эллика (вертикальный ряд, за скудостью места) – и сказал, на одну: «д-дааа…» (и помню – на какую, есть где-то в слайдах)

работы были из собрания эрля

два ведущих абстракциониста, участвуя в моей выставке 1974-го работами, – ни на открытии, ни далее – лично не появлялись

михнов уже был «антисоциабелен», а эллик, не исключено, находился в больничке-дурке

в тот единовременный визит 70-го – эллик не возражал, когда я отобрал пачку работ (из подвергшихся селекции, аннулированных)

на старо-невском, в своей комнате в коммуналке – «мышь» изобразила по лету 1970 (к нашей запоздавшей свадьбе) – коллажи из элликовых работ, по стенам: кресты из «кругов» (эллик явно пользовал – лабораторные фильтры), композиции из прямоугольных листов

абстракции красно-сине-фиолетовых тонов (анилин), с блестками алюминиевого порошка

7 работ эллика (одна – с фильтрами и таблетками, похоже) – чудом сохранились, поскольку были «окантованы» (наклеены на дешевый полукартон, кальсонного цвету), все – «начала лета 1970» (поскольку к свадьбе в августе – они уже висели, на старо-невском)

остальная полусотня «неокантованных» – вероятно, погибла (поскольку матушка моя – никогда не была «поклонницей пикассо», выросши на клевере <художник Клеверов> и рерихе)

дело «исхуйствоедов» – разбирать абстрактные композиции эллика (магрит или мондриан?), равно и михнова-войтенко – и пишут уже (спохватились)

мое дело было – запомнить и полюбить художника эллика (леона