время по другую сторону канала, внимательно наблюдая за происходящим, медленно прогуливалась невысокая девушка в черном пальто и черном же платье с белым отложным воротничком. По-детски пухлые щеки, выпуклый лоб и аккуратно стянутые в пучок волосы на затылке придавали ей вид курсистки-бестужевки[1]. Кто бы мог заподозрить в этой скромной особе с нахмуренным личиком главного организатора того чудовищного действа, что происходило в тот момент по другую сторону набережной! А ведь это именно она еще месяц назад обратила внимание на то обстоятельство, что при повороте на Екатерининский канал любой кучер вынужден придерживать лошадей, отчего они идут почти шагом, а потому лучшего места для покушения и не придумать. И это именно она, вовремя сообразив, что сегодня император не поедет по Малой Садовой, где был готов подкоп с заложенной в него бомбой, поднесла к лицу белый платок, давая сигнал бомбистам занять свои места на разных концах канала. За все это она и будет повешена через месяц на Семеновском плацу под именем Софьи Перовской…

И все же Александра II сгубили не столько молодые фанатики, обуреваемые страстью к действию и мало задумывающиеся над тем, что творят, сколько неистребимое российское разгильдяйство, не говоря уже о полном непрофессионализме охраны! Вместо того чтобы немедленно увезти императора с места покушения, ни один из трех офицеров, ехавших в задних санях, даже не подумал этого сделать, позволив своему подопечному совершить несколько шагов навстречу собственной смерти. Действительно, как же можно перечить желаниям «помазанника Божьего!» А ведь в окружившей императора толпе оказался плотный бородатый мужчина лет двадцати пяти, который кинул еще одну бомбу — между собой и царем…

Даже находившаяся по другую сторону канала Перовская невольно содрогнулась от второго, более мощного взрыва, взметнувшего вверх густой столб из огня, дыма кровавых ошметков человеческой плоти и обрывков одежды. Стоявших вокруг Александра и бомбиста разметало в разные стороны, а самого царя с силой отбросило к чугунной решетке канала.

Когда дым рассеялся, зрелище оказалось настолько ужасающим, что большинство очевидцев закричали от потрясения. Фуражку и шинель императора сорвало взрывом, лицо его было сильно окровавлено, а обнаженные голени раздроблены с такой жестокой силой, что куски мяса свисали клочьями, ступни держались на мышцах и сухожилиях, а кровь лила ручьем… С изувеченных ног второго бомбиста тоже сорвало сапоги, а его самого отбросило к жертве первого взрыва — Кольке Захарову, который на тот момент уже ничего не сознавал.

Однако император еще дышал и даже успел попросить:

— Отнесите меня во дворец… там умереть.

После этих его слов началась невероятная паника — все окружающие словно ополоумели от ужаса пролетевшей вдоль канала смерти и возбуждения от вида горячей человеческой крови, быстро впитываемой мартовским снегом. Несколько матросов флотского экипажа, возвращавшихся из того самого Михайловского манежа, откуда незадолго до них уехал Александр, зачем-то бросились ломать ограду Михайловского сада, будто бы из-за нее исходила неведомая угроза. Другие стали поднимать царя, чтобы перенести его в сани, но делали это крайне неловко, поскольку держали под мышками ненужные в данных обстоятельствах ружья и доставляли ему лишние страдания. И только прибежавший из своего дворца великий князь Михаил Николаевич приказал им бросить ружья и надел на царя снятую с чьей-то головы шапку. Самое поразительное состояло в том, что среди помогавших матросам прохожих затесался и третий бомбист, который одной рукой поднимал царя, а другой придерживал приготовленную для него бомбу!

Но никто из них, щедро обагренных кровью Александра, не догадался перетянуть ему артерии и тем самым спасти царю жизнь. Единственный медик — тот самый военный фельдшер, который еще недавно отдавал императору честь, — был занят тем, что держал первого бомбиста за шиворот, а после второго взрыва в сердцах ударил его кулаком по голове и отчаянно закричал:

— Да что же вы делаете!

Последними словами императора, которые он, закутанный в чужую шинель и с чужой фуражкой на голове, произнес в несущихся во дворец полицмейстерских санях, обращаясь к поддерживавшему его командиру казачьего конвоя, был едва слышный вопрос:

— Ты ранен?

— Обо мне нет слов, я ранен легко, — отвечал контуженный и плачущий офицер, держа свою окровавленную руку перед глазами царя — так, чтобы их не слепил летящий навстречу мартовский снег…

«По возвращении в Зимний дворец Его Величество сподобился приобщиться Святых Тайн и затем в Бозе почил». Это произошло в три часа тридцать пять минут пополудни. Объявлять траур при дворе не пришлось, поскольку он уже был объявлен накануне самим Александром на срок в двадцать четыре дня по случаю кончины вдовствующей датской королевы Каролины-Амалии.

Не приходя в сознание умер и рассыльный мясной лавки Колька Захаров, пережив царя всего на двое суток.

Глава 1

УТРЕННЕЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Хмурым мартовским утром извозчик, дремавший возле трактира на Владимирской площади, был разбужен нетерпеливым подергиванием за рукав. С трудом разлепив сонные глаза, он увидел перед собой молоденькую барышню в беличьей жакетке, отороченной светлым мехом, и маленькой шляпке с низко опущенной вуалью. Левую руку она прятала в черную муфту.

— Чего изволите? — прохрипел извозчик, ерзая на козлах, чтобы согреть замерзший зад.

— В Апраксин переулок, — коротко приказала барышня, с трудом забираясь в сани.

Привыкший ничему не удивляться, возница расправил вожжи и чмокнул, понукая застоявшуюся лошадь, шумно тряхнувшую заиндевелой гривой. Ехать было недалеко, однако не успели они миновать Лештуков мост через Фонтанку, как барышня стала проявлять нетерпение.

— Ну же, быстрей! — негромко просила она, приподняв вуаль и всматриваясь в фасады домов.

Повинуясь щелканью кнута, лошадь побежала живей. Стоило свернуть в Апраксин переулок, отходивший под прямым углом от набережной, как барышня воскликнула:

— Стой!

Сани остановились у парадного входа голубого двухэтажного особняка, мало чем отличавшегося от соседних домов, — разве что белыми «античными» барельефами над окнами верхнего этажа.

— Пожалуйста, подожди меня здесь, — неловко ступая на обледеневшую мостовую, пробормотала девушка, — я скоро вернусь…

Возница раздосадованно повернулся к ней.

— Хорошо бы заплатить, — грубо заявил он, — тут всего-то пять алтын наберется.

Барышня растерянно пожала плечами и, выпростав из муфты левую руку, в которой был зажат какой-то предмет, положила его в протянутую рукавицу извозчика.

— Вот, возьми в залог и, пожалуйста, обязательно меня дождись.

Пока тот изумленно таращился на золотую брошь, щедро усыпанную драгоценными камнями, девушка уже нетерпеливо стучала в дверь.

Отсутствовала она недолго, зато по возвращении в ее движениях появилась какая-то пугающая решимость. При этом девушка стала слегка горбиться: будто муфта, внезапно отяжелев, оттягивала ей руки. Извозчику все это очень не понравилось, — весь город