Олег Суворов

Роковые обстоятельства

Вчера гулял я по кладбищу,

Читая надписи могил.

Двум-трем сказал: «Зачем ты умер?»

А остальным: «Зачем ты жил?»

А. Л. Боровиковский

ПРОЛОГ

— Колька! Николай, чертов сын, идешь ты или нет? — и Трофим Петрович, хозяин мясной лавки, что располагалась в одном из переулков, примыкавших к Михайловскому саду, с силой грохнул кулаком по конторке.

— Да иду я, иду! — раздался тонкий детский голос, принадлежавший рассыльному Кольке, невысокому парнишке с лукавым взглядом, в огромном, не по росту зипуне и старенькой заячьей шапке.

Появившись откуда-то из глубины лавки, он ловко увернулся от хозяйского подзатыльника и подхватил с прилавка приготовленную для него корзину с мясом.

— Куды нести-то? — деловито осведомился он, что-то дожевывая.

— А то не знаешь! — снова загремел Трофим Петрович. — К Михал Иннокентичу Дворжецкому, чертов ты лоботряс! Да шевели мослами-то, охламон, его повара с самого утра тебя дожидаются, а ныне уж два часа пополудни.

— Да щас я, мигом, — и Колька открыл было дверь, чтобы выскользнуть наружу, как новый окрик хозяина заставил его остановиться: — Ну, че еще?

— Записку возьми, — вовремя вспомнил Трофим Петрович, доставая из конторки аккуратно запечатанный конверт, — да смотри, шельма, дело важное, а потому попросишь, чтобы передали Михал Иннокентичу в собственные руки!

— Дык сделаю, конешно, куда я денусь, — недовольно бормотал Колька, прислонив корзину к стене и вертя конверт в руках.

— В шапку не клади, засалишь, — строго предупредил хозяин, — сунь за пазуху.

— Сам знаю, — буркнул мальчишка, осторожно засунув конверт под зипун. — Ну че, я побег?

— Долго не задерживайся, иначе без обеда останешься! — напоследок предупредил Трофим Петрович, знавший о пристрастии своего юного рассыльного подолгу застревать возле самых незначительных уличных происшествий: будь то упавшая на льду лошадь, подравшиеся возле распивочной мужики или искавший потерянный свисток городовой.

Колька вышел на улицу, вскинул корзину на голову и, придерживая ее одной рукой, не спеша побрел в сторону Екатерининского канала.

Особняк известного петербургского банкира Михаила Иннокентьевича Дворжецкого находился на Малой Конюшенной улице по другую сторону канала, поэтому Кольке надо было всего лишь выйти на Невский проспект, перейти Банковский мост и немного вернуться назад. Пыхтя от тяжести ноши, он невольно призадумался над тем, почему это банкир позволяет себе жрать мясо в Соборное воскресенье — первое воскресенье поста, — и не боится быть подвергнутым анафеме?

Так и не ответив на этот сложный вопрос, Колька дошел до конца Инженерной улицы и свернул на заметенную снегом набережную. Прохожих в этот час было немного — нестарая еще солдатка в цветастом платке, пожилой фельдшер с военной выправкой да двое юных подмастерьев, тащивших обитую шелком кушетку.

Один из них заметил приближение красивой двухместной кареты, украшенной золотыми императорскими коронами и зеркальными стеклами, и восторженно закричал:

— Царь едет! Царь!

Солдатка остановилась, разинув рот, фельдшер вытянулся и отдал честь, а подмастерья поспешно поставили кушетку на тротуар и сдернули шапки. Колька мигом сбросил свою корзину и последовал их примеру.

Ему посчастливилось увидеть бледное, украшенное пышными бакенбардами лицо императора, который милостиво улыбнулся своим подданным. Несколько секунд спустя невысокий юноша с жидкими усиками и отчаянно-хмурым выражением крестьянского лица, метнул под карету какой-то сверток.

Последнее, что услышал Колька за свою недолгую двенадцатилетнюю жизнь, был мощный взрыв.

Покинув Михайловский дворец в начале третьего пополудни, император сел в карету, салон которой был обтянут узорчатой шелковой материей темно-синего цвета, и приказал кучеру Фролу возвращаться в Зимний дворец «той же дорогой». Подняв шелковую занавеску, он закурил папиросу и, улыбаясь, думал о той, которая ждала его во дворце, чтобы вместе отправиться на прогулку в Летний сад.

Княгиня Юрьевская, отныне и навеки венчанная жена и мать троих его детей, с которой он познакомился, когда она была юной выпускницей Смольного института Катей Голицыной, по-прежнему имела неописуемую власть над его страстями. Недаром же сегодня утром, перед тем как ехать на развод в Михайловский манеж, он позволил себе совершенно юношескую выходку, достойную самого фривольного французского романа! Стоило им только остаться наедине, как он прямо в столовой опрокинул княгиню на стол и, задрав множество пышных юбок, в очередной раз предался тем неистовствам, одно только воспоминание о которых заставляло терять голову…

Когда карета, сопровождаемая по бокам шестью казаками лейб-гвардии Терского эскадрона, а сзади — двумя санями, в которых ехали полицмейстер, начальник охраны и командир казаков, свернула на Екатерининский канал, император увидел низко кланяющуюся солдатку, вытянувшегося в струнку усатого фельдшера и троих подростков, поспешно сдернувших шапки со своих вихрастых голов. Настроение у него было настолько хорошее, что он не только кивнул в ответ, но даже приложил руку под козырек фуражки.

Внезапный взрыв с силой тряхнул карету и вдребезги разнес зеркальные стекла. Первой же мыслью императора было отчаянное: «Опять!» После шести покушений на свою жизнь Александр II поневоле стал фаталистом, а потому замер, с ужасом ожидая дальнейшего. Не успел он понять, что порезался осколками стекла, как дверца распахнулась и в карету заглянул молодой пехотный подпоручик.

— Слава Богу, ваше величество, вы живы!

— Да, пока Он хранит меня, — с трудом выговорил император, едва слыша собственный голос. Поддерживаемый молодым офицером, он ступил на развороченную мостовую, пошатнулся, но быстро выпрямился. Со всех сторон к нему бежали люди. Конвойный казак, ехавший с той стороны кареты, куда упала бомба, окровавленный лежал на снегу вместе со своей лошадью. Рядом с ним, словно механическая кукла то открывая, то закрывая глаза, корчился мальчик с обезображенным, залитым кровью лицом и зияющей раной на виске. И повсюду страшным дополнением этой картины валялись куски мяса из разнесенной взрывом корзины.

Метнувший бомбу преступник был моментально схвачен и разоружен (при нем нашли еще кинжал и пистолет). Крепко удерживаемый десятком рук, он испуганно крутил головой, видя перед собой только возбужденные ненавистью лица, и дрожащим голосом просил, чтобы его не били. Император зачем-то приблизился к бомбисту, и в этот момент на него чуть было не налетел молодой офицер, бежавший со стороны Театрального моста.

— Что с государем? — не узнав Александра, шумно выдохнул он.

— Я слава Богу, — снимая фуражку и дрожащей рукой крестясь, пробормотал император, — а вот они… — и он указал на убитого казака и раненого мальчика.

Услышав его слова, бомбист нервно дернулся и с какой-то непонятной веселостью выкрикнул:

— Еще слава ли Богу?

Удивленный подобной дерзостью, Александр глянул на него укоризненно и покачав головой, произнес только одно слово:

— Хорош!

В это