— Графу скажем то же, что и всем, включая короля, — проворчал настоятель. — Что оба сбежали, а куда — нам не известно.

— Этим никого не удовлетворишь, тем более короля Генриха, — проскулил Осберт. — Девица была вручена нашему попечительству.

Да, это еще более осложняло дело… Через месяц после прибытия брата Франциска король прислал к ним свою очередную воспитанницу, леди Алису, осиротевшую дочь Дрого де Певереля, чтобы та жила в монастыре, пока ей не подберут подходящего супруга. Отец ее погиб в бою в Нормандии, а мать умерла еще раньше, и земли отошли короне, а дочь попала под покровительство короля. Восемнадцатилетняя леди Алиса показала себя своевольной и независимой девицей, и королева Мод, каковой не привыкать было заниматься королевскими воспитанницами и отвергнутыми любовницами, решила, что для нее будет самым подходящим местом отдаленное от мира в славящееся суровой дисциплиной Бермондси. Здесь и предстояло содержать девицу, пока не подвернется случай использовать ее в политических или финансовых играх.

Увы, случилось неизбежное. Не прошло и месяца, как соблазнительные уловки леди Алисы пересилили обеты незрелого юного капеллана, и вскоре она обнаружила, что носит дитя. Хуже того, виновный священник при этом открытии обезумел от раскаяния и совершил жестокое насилие.

Когда несколько дней назад малочисленную братию поразили ужасные последствия этой тайной связи, властный нрав Питера, воспитанного в строгом уставе клюнийцев, сурово толковавших заветы святого Бенедикта, возобладал над его здравым смыслом. Вместо того чтобы признать свою оплошность и предоставить решение королю и графу Юстасу, настоятель взялся сам решить дело. Отчасти из упрямого желания самолично править всем в своем монастыре, но еще более — из страха утратить покровителей, обогащавших Бермондси, Питер решил поступить так, как, по его мнению, требовали Господь и папа, и обрушил на заблудшего капеллана страшную кару.

Теперь последствия этого решения легли на их плечи, и ничего не оставалось, как склонить головы в надежде вынести бурю, которая неизбежно должна была вскоре разразиться над ними.

Февраль 1196 года

— Дальше никак, сэр Джон! — крикнул со своего места у рулевого весла шкипер. — Ни ветерка, и туман густеет.

Джон де Вулф, напрягая зрение, едва разглядел низкий берег в нескольких сотнях ярдов по левому борту рыбацкого суденышка «Святая Радегунда», да и то лишь в разрывах серовато-желтого тумана, накатывавшего от устья Темзы.

— Ради бога, где мы, Уильям? — прокричал он кривоногому моряку, командовавшему лодкой с высокой кормы.

— Только прошли Вулвич, кронер.[2] И дальше мне без ветра против течения не пройти. Если не бросить якорь, отлив снесет нас обратно!

Двое спутников Джона выслушали это известие со смешанными чувствами. Томас де Пейн, маленький священник при коронере, бормотал благодарение Всемогущему за штиль, пришедший вместе с туманом, потому что сегодня его первый раз за четырехдневное плавание из Девона не выворачивало наизнанку.

Однако констебль коронера, Гвин из Полруана, досадовал на задержку, тем более что от Доулиша — маленького порта у Эксетера — они добрались на удивление быстро. Порывистый западный ветер в рекордный срок пронес судно вдоль южного побережья, а потом очень удачно сменился на северо-восточный, когда они обогнули оконечность Кента, и протолкнул их вверх по реке до самого Гринвича. И только тут ветер изменил им и исчез, и накатился туман. С приливом они продвинулись еще на несколько миль, но теперь и прилив их покинул.

Гвин — настоящий рыжеволосый великан с длинными усами того же оттенка, что и волосы, поднял взгляд на единственный парус, мокрой тряпкой обвисший на нок-рее.

— По реке нам в Бермондси не добраться, разве что вплавь всю дорогу, чтоб ее! — буркнул он.

Бывший рыбак из Полруана в Корнуолле, он претендовал на доскональное знание морского дела, и недовольно наблюдал, как один из четырех моряков, паренек лет четырнадцати, сваливает с носа якорь — каменюку весом в английский центнер, с просверленной дырой для каната.

Его начальник, Джон де Вулф, в раздражении ударил ладонью по деревянным перилам фальшборта.

— Так хорошо шли, не то что тащиться из Эксетера верхами, — пожаловался он. — Юстициарий[3] велел не терять времени, а мы тут застряли всего в нескольких милях от монастыря.

Томас уставился сквозь мглу на еле видимый берег.

— Нельзя ли добраться берегом, кронер? — нерешительно спросил он.

Гвин развернулся, чтобы осмотреть челнок, подвешенный вверх дном над единственным люком суденышка. Хрупкая скорлупка из смоленой кожи, натянутой на легкую деревянную раму, вроде удлиненного коракла.[4]

— Надо полагать, они сумели бы высадить нас на берег, — не без сомнения сказал он.

Коронер пожал плечами и крикнул шкиперу, Уильяму Ваттсу:

— Далеко отсюда до Бермондси?

— Миль шесть или семь, сэр Джон, если как ворона летит!

— У нас-то крыльев нету! — заворчал Гвин. — Может, выйдет раздобыть лошадей в той вон жалкой деревушке.

Он махнул рукой на пару хижин, видневшихся в просветах желтого тумана, и перевел взгляд на шкипера, ковылявшего к ним по палубе, чтобы распорядиться высадкой.

Коронер в облаке тумана, в своей обычной серой с черным одежде, выглядел грозным и неприступным. Ростом он был не меньше Гвина, но худой и жесткий, а легкая сутулость придавала ему сходство с хищной птицей, особенно в сочетании с крючковатым носом и волосами цвета воронова крыла, свисавшими на воротник, хотя у норманнских рыцарей в обычае была короткая стрижка. Гвин уже двадцать лет был его оруженосцем, спутником и телохранителем во всех кампаниях от Ирландии до Святой Земли, где излюбленная одежда и щетина на впалых щеках заслужили де Вулфу прозвище Черный Джон.

Полчаса спустя, после короткого, но опасного путешествия в ветхом челне, они высадились на вязкий берег и попрощались со шкипером, доставившим их на сушу. Едва тот вернулся на «Святую Радегунду», суденышко подняло якорь и отошло по течению, отправившись в плавание во Фландрию с грузом шерсти. Джон воспользовался попутным рейсом, чтобы как можно скорее добраться до Лондона — ведь верхом им пришлось бы ехать добрую неделю.

Когда борт судна — последняя связь с домом — скрылся в тумане, трое мужчин перебрались через полосу ила — благодарение приливу, довольно узкую. Над берегом они отыскали тропу к горстке хижин и нескольким жилищам посолиднее, составлявшим Вулвич. Деревушка в сырой мгле зимнего утра выглядела совсем жалкой. Самым большим зданием в ней был одноэтажный глинобитный домик с дырявой драночной крышей, поросшей мхом. Однако над дверью висел сухой куст — общеизвестный признак постоялого двора, и, подкрепившись квартой эля на каждого, спутники коронера сумели выторговать трех лошадей внаем. Хозяин таверны мялся, не желая отпускать своих кляч в такую даль, за пределы прихода, однако коронер помахал у него перед носом пергаментным свитком. Прочесть его не сумел бы никто из присутствующих, за исключением Томаса де Пейна, но болтавшаяся под свитком королевская печать произвела нужное впечатление, и хозяин согласился расстаться с лошадьми.